Текст:Смолицкий Сергей. Случай в училище (ж. Кукумбер 2006 № 8)

Смолицкий Сергей — Случай в училище

Когда Лёшка прибежал с речки, родители громко разговаривали. Не то, чтобы ругались, но Лёшка знал: в конце такого разговора ему за что-нибудь обязательно попадет. Поэтому он тихонько сел за стол и сделал вид, что читает, а сам стал слушать. Оказалось, что Лёшкина бабушка заболела, и маме нужно ехать к ней в Челябинск. Родители спорили, куда девать сына. Лёшка не любил таких разговоров: он не вещь какая-нибудь, чтобы его девать. Он прекрасно мог побыть один. Но мама всегда в подобных случаях вспоминала разные его прегрешения, например, как Лёшка не стал разогревать обед, а слопал банку клубничного варенья с белым батоном. Подумаешь, это было-то когда? Он ещё маленький был. Сейчас мама, конечно, хотела, чтобы отец взял отпуск, но техникам в авиационном училище, где служил старший лейтенант Киселев, не давали отпуска летом, когда самые полёты. Даже и заикаться нечего. В разговоре то и дело звучали фамилии начальников отца, Лёшка их всех знал. Но когда мама несколько раз сказала – Груничев, он понял, что дело серьёзное. Груничев был командиром полка. Просто так к нему не обращались. Потом отец вышел из их комнаты в форме, бросив Лёшке на ходу: «Сиди дома, никуда не удирай», – и ушёл. Вернулся он через полчаса и сказал маме: «Разрешили». А потом – Лёшке: «Будешь со мной на аэродром ездить». Аэродром был за городом, лётчиков и техников возили туда на огромных крытых «Уралах». Первый раз Лёшка очень волновался. До сих пор он видел самолёты только снизу, когда они пролетали над Муринском. Лёшка ехал и представлял, как он осенью будет рассказывать про аэродром, и как ему все завидовать станут. Дорогу он почти не видел, потому что сидел в закрытом тентом кузове. Но вот машина остановилась, и техники стали спрыгивать на бетон. Лёшка тоже прыгнул, как все, хотя ему было высоковато. И тут же увидел самолёты – много, сразу не сосчитать, они стояли в ряд, неожиданно большие и непохожие на те, что видны снизу. Техники сразу разошлись по своим самолётам и стали стаскивать с них чехлы, а Лёшка отошел в сторонку, чтобы не мешать. Во второй эскадрилье в тот день делали предварительную подготовку. Лёшка давно знал, что главное занятие техников – делать эти самые «подготовки». Кроме предварительной были предполётная, послеполётная и ещё, кажется, какие-то. Самолётам заглядывали в разные места, снимали капоты с двигателей, забирались в кабины, что-то трогали, подкручивали и подмазывали. В комбинезонах и беретах, с тряпками и гаечными ключами в руках, техники были похожи не на военных, а скорее на автослесарей из мастерской в соседнем дворе. Широкая бетонная полоса, на которой стояли самолеты, называлась рулёжкой. Мимо второй эскадрильи то и дело с грохотом проезжали самолёты, и Лёшку обдавала волна тёплого воздуха и сладковатый запах сгоревшего керосина. Шедшие на взлёт самолёты выруливали к началу взлётно-посадочной полосы, проходившей параллельно рулёжке метрах в двухстах от неё. Там они останавливались на несколько секунд – это лётчики по радио запрашивали разрешения на взлёт – а затем рёв двигателей усиливался, самолёт приседал на тормозах, потом ехал, сначала медленно, потом быстрее и быстрее, приподнимал нос, а потом отрывался от земли и улетал, становясь постепенно меньше. А когда самолёты садились, всё выглядело по-другому: они приближались к земле как будто беззвучно, вырастая из точки на небе, каждый раз в одном и том же месте, и выглядели растопыренными, потому что у них были выпущены закрылки и шасси. Колёса касались бетона, из-под них вырывался белый дымок, самолет проносился мимо, и Лёшку накрывал шум его двигателей.

«Ну что, так и будешь весь день бездельничать? – Лёшка обернулся – это ему кричал дядя Володя Коптев, они жили рядом и часто рыбачили вместе. – Давай, помогай, работы всем хватит». Лёшка даже не мечтал о таком счастье. Он с готовностью схватил ведро, сбегал к крану за водой и, получив подробные инструкции, стал отмывать от грязи колёса и стойки шасси дядиволодиного самолёта. Лёшка старался изо всех сил, а проходящие мимо техники и пилоты улыбались и говорили, что вот, новый техник появился, нашего полку прибыло и всякое такое. Только старший техник звена Симагин, начальник отца и дяди Володи, ничего не говорил, но было видно, что он сердится. Ему не нравилось само Лёшкино присутствие на аэродроме. Через несколько дней Лёшка совсем освоился. Он выполнял всякие мелкие поручения, помогал расчехлять и зачехлять самолёты, к нему привыкли. Лёшка узнал и разные секреты – например, что техники между полётами сушили семечки в соплах самолётов. Это, конечно, строго запрещалось, но многие всё равно сушили. Главное – вовремя их вынуть. Дядя Вася Невякин как-то насыпал и забыл, лётчик сел в кабину и запустил двигатели, а из правого сопла вылетели семечки. Симагин тогда сильно ругался на дядю Васю, покраснел весь, и всякие слова говорил, что Лёшке стало стыдно, и он отошёл подальше. А еще он узнал, почему стрелков-радистов в полку называли «глаза на заду командира». Дело в том, что экипаж самолета Ил28 – пилот, штурман и стрелок-радист – сидели каждый в своей кабине. Эти кабины не соединялись между собой, имели отдельные входные люки, и даже разговаривать в полете друг с другом можно было, только подключив летный шлем с наушниками к специальному переговорному устройству. Пилот и штурман сидели впереди, а стрелок-радист – в самом хвосте. Он смотрел в полете назад и рассказывал обо всем, что творилось сзади, и чего не могли видеть его командиры. Как раз из-за кабины стрелка-радиста и случилась та история. Вообще-то, в учебном полку, пока курсанты делали свои первые вылеты, стрелки-радисты были не нужны, и часто летали без них. Но все системы в их кабинах всё равно проверяли перед каждым полётом и содержали в полном порядке. И вот техник дядя Женя Поречин, заглянул в заднюю кабину своего самолёта и говорит: «Слушай, Алексей, если не занят, приберись тут, а то – грязь, пылища столетняя, особенно под пультами. У тебя руки тонкие, тебе сам Бог велел из щелей пыль убирать. Справишься?» А чего тут справляться? Лёшка и посложнее дела делать научился. Так что он без разговоров залез с мокрой тряпкой, щёткой и совком в тесную кабину стрелка-радиста и стал наводить чистоту. Всё шло хорошо до тех пор, пока мимо не прорулил какой-то самолёт: поднятая его двигателями пыль залетела через открытый люк в кабину и свела на нет все труды. Лёшка понял, что так он никогда не уберёт как следует, и решил закрыть люк. Он уже знал, как это нужно делать: повернул кран, воздух зашипел, и два мощных цилиндра подняли тяжёлую крышку, только замок щёлкнул. Теперь все звуки снаружи доносились тише, гул руливших мимо самолётов стал совсем другим. Лёшка прибрался и уже думал заканчивать, но, нагнувшись, увидел островок пыли в глубине, у самой стенки, туда и впрямь кроме него никто никогда не доберётся. Извернувшись ужом, он заполз в узкую щель и стал орудовать в тесноте щёткой. Работая, он подумал, что, наверно, какой-то самолёт остановился рядом: ровное гудение раздавалось снаружи уже долго, не удаляясь. Лёшка потянулся к дальней стенке, где оставалось ещё немножко пыли – сейчас её вытрет, и всё! – как вдруг кабина заколыхалась. Он понял, что все это время слышал звук моторов этого самого самолёта. И сейчас он начал выруливать на старт. Извиваясь и стукаясь затылком и локтями о разные углы, Лёшка выполз на свободное место. Самолёт катился, подрагивая на стыках бетонных плит. Снизу через стекло виднелось только небо, а выглянуть Лёшка боялся. Ведь то, что случилось, называлось ЧП, чрезвычайное происшествие: самолёт вырулил со стоянки с посторонним на борту. За это попало бы всем: и Поречину, и отцу, и даже Симагину. Лёшка очень не хотел никого подводить, поэтому он соображал – где же лучше выскочить из самолёта, чтобы этого никто не заметил? Да ещё успеть люк закрыть – ведь если самолёт взлетит с открытой крышкой люка, уж это точно весь аэродром увидит! А самолёт всё катился, потом послышался скрип тормозов, и они остановились. Поняв, что прыгать нужно прямо сейчас, Лёшка схватился за ручку, потянул её на себя, но повернуть не успел. Моторы взревели очень громко, и самолёт мелко задрожал. Теперь выскакивать было уже поздно. Толчки становились все чаще и резче, что-то поскрипывало и постукивало, а потом рывки разом прекратились, остался только ровный гул. Самолёт взлетел. Лёшка решил, что теперь уже никто его не заметит, и можно, наконец, поглядеть наружу. Зелёная земля стремительно уходила назад и вниз. Позади виднелась серая полоска аэродрома со стоявшими на ней игрушечными самолётиками. Сами они поднимались все выше, горизонт отодвигался, и Лёшка с удивлением видел по-новому такие знакомые места – высокую церковь, три памятника, кинотеатр, маленькие машины – всё стало чистым, ровным и аккуратным, только речка блестела извилистой полоской. Лешка прижался к стеклу, высматривая и узнавая новые и новые детали, как вдруг земля стала дыбом, будто её опрокинули. У Лёшки сердце ёкнуло и застучало часто-часто, он вцепился во что-то руками, чтобы не упасть, но через секунду-две с удивлением обнаружил, что, несмотря на неправильное положение земли, сам он никуда не падает. Это продолжалось недолго. Земля качнулась и встала на место, только теперь город повернулся другим боком. Лёшка сообразил, что это не земля качалась, а самолёт делал вираж, поворачивался. Открывавшийся вид больше всего напоминал игрушечную железную дорогу, кстати, и вокзал с разбегающимися в разные стороны ниточками рельс, тоже был виден. Вокруг города лежали поля, похожие на цветные квадраты. Лёшке захотелось найти их дом. Он стал соображать, в какой стороне его искать, но в это время земля снова стала дыбом, и Лёшка понял, что они делают «коробочку», то есть полет по кругу над аэродромом. Но за «коробочкой» всегда следует посадка. Это, конечно, хорошо, потому что, если честно, Лёшке становилось боязно. Только нужно будет, когда они зарулят на стоянку, вылезти незаметно. Лёшка представил себе, какой может выйти скандал, если откроется, что в полёте на борту находился «заяц», да ещё десятилетний школьник, которого и на аэродроме-то быть не должно. Самолёт, сделав четыре разворота, начал снижаться. Приближавшаяся земля вылетала как будто из-под Лёшкиных ног, все быстрее и быстрее. Потом мимо пронеслись постройки на краю аэродрома, и Лёшка сиганул вниз, на пол кабины, чтобы его не заметили. Пол вздрогнул, всё вокруг снова завибрировало, застучало, но тряска делалась всё спокойнее, потом послышался скрип тормозов, и рёв сменился угасающим звуком – это лётчик выключил двигатели, но турбины по инерции ещё продолжали вращаться. Лёшка уже потянулся к ручке люка, но она неожиданно резко дёрнулась, повернутая чьей-то рукой снаружи. Люк быстро распахнулся, и в открывшемся проёме показались отец и дядя Женя Поречин. Оба они смотрели широко открытыми глазами и ничего не говорили. Лешка еще успел удивиться, что у отца как будто не было губ – они были совсем белыми на белом лице. А в следующий момент отец сгрёб его в охапку и вынул из кабины. Рядом с их самолётом стоял чуть ли не весь полк, и люди всё ещё подбегали с разных сторон. Совсем близко, надвинув фуражку на самый нос, стоял Симагин. Он нарочно смотрел в сторону, но глаза у него были очень злые, а губы шевелились, он ругался. Лёшка хотел обернуться, чтобы посмотреть на отца, и в этот момент увидел Груничева – тот стоял совсем недалеко и жевал травинку. У Лёшки засосало под ложечкой. Он глубоко вдохнул и на непослушных ногах сделал несколько шагов по направлению к командиру полка. «Товарищ подполковник, – начал Лёшка, и все вокруг замолчали. Лёшка почувствовал, что у него запрыгал подбородок и голос стал какой-то не его. Но он снова втянул в себя воздух и одним духом, чтобы не зареветь, закончил: – Со мной всё в порядке, а Поречин не виноват, это я сам люк закрыл». И больше Лёшка ничего сказать не мог. Он только глубоко дышал, чтобы не расплакаться. Груничев усмехнулся и обвёл глазами стоявших вокруг. «Поняли, вы? – спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Пацан говорит, он один виноват. Так что полеты продолжаются». Командир полка выплюнул травинку, вздохнул и добавил: «Разбор полетов завтра». Все стали расходиться по своим местам. Лёшка не знал, куда деваться от стыда. А Груничев вдруг остановился, нагнулся к нему и сказал: «Ладно, летун, иди, отдохни. Школу кончишь – подавай документы к нам. Возьмём».