Текст:Одноралов Владимир. Старший брат (ж. Кукумбер 2005 № 10)

Одноралов Владимир — Старший брат

Мишка жил в те времена, когда для того, чтобы взять два килограмма сахару, бабка брала его в магазин. Это называлось брать сахар «на двоих». Иногда очередь ругалась на бабку и на всех, берущих «на двоих» или «на троих». Но ничего, Мишка рос парнем добродушным. И когда одноклассник Васёк в нечаянной драке вывихнул ему руку, и его за это отхлестали ремнём, Мишка очень переживал за Васька. В субботу пострадавшие сошлись, сцепились мизинцами и шёпотом пробормотали: «Мирись, мирись, мирись и больше не дерись…» После этого переживать было нечего, и Мишка по дороге домой задумался о завтрашнем дне. Дома у Мишки жили только мама и бабушка. А праздновать с ними воскресенье скучно. Оставалось встретиться со старшим братом. Зимой в пригороде славно. Нет ни грязи, ни пыли. Сугробы скрыли всё по самые окна, светлые дымы колеблют на тропках-дорожках слабые тени, а если день освещён солнцем, то играют разными цветами хрустальные зёрна снега. В каждом проулке есть накатанная горка. Мишка ни одной не минул по дороге домой, но только на самой большой в его переулке он задержался, чтобы осмотреться кругом. Отсюда виден был далёкий, запорошенный буранами лес. Здесь-то и появился брат. Он похлопал его по спине пахнущей бензином рукой (он был то шофер, то лётчик) и сказал:

– Видишь, Мишка, с крыш сосульки сползли, и шапку можно набекрень сдвинуть. Завтра тоже тепло будет. Мы с тобой на лыжах в лес пойдём. Туда, где летом пионерские лагеря были. Или дальше. Если нам попадётся заяц, то мы его трогать не будем. Зайцы – они не вредные. Потом, наверное, мы клад разыщем. – Какой клад? – задохнулся Мишка. – Пугачёвский, – ответил брат и пропал до завтра. Мишка побрёл домой, размышляя про клад.

«Если пугачёвский, значит, там золотые сабли, пушки, монеты старые…» Утром, после завтрака, мама отчитывала бабушку за «белоголовку», распитую вчера с кумой. – Раз уж пьёшь, так не охай, – сердито говорила она. – Мы свой век прожили, – непонятно оправдывалась бабушка. Но тут, никем не видимый, пришёл старший брат и сказал:

– Чего ты их слушаешь? Это дело не наше. Пошли. – В лес пойдём? – улыбнулся Мишка. – В лес. Брат уже собрался. На нём была жёлтая меховая куртка, меховые сапоги, длинные с железными креплениями лыжи, как у одного офицера. У Мишки же лыжи были старенькие, на сыромятных верёвочках, и меховой куртки он, конечно, никогда не носил. Но брату не завидовал, только гордился им по секрету. К реке, за которой лес, ехать весело. Улочки сбегают к ней, словно ручейки, и вся дорога – пологая горка. Отталкивайся палками да катись! Брат маячил где-то рядом, только покрикивал: «Успевай!»

«Всё-таки он лётчик, раз меховые сапоги носит», – решил про него Мишка. На последнем крутом спуске к реке катались все пригородные мальчишки: на лыжах, на санках, на фанерках и на дырявых тазах. Знакомый паренёк подошёл к Мишке и попросил:

– Дай разок с палками съехать! Мишка дал. Знакомый съехал и уже издали показал ему язык: догони, мол. Мишка недоумённо спросил брата:

– Что же делать? – Не злись, – посмеиваясь, ответил он. – Вперёд! Мишка рванулся с крутизны, и замелькали мимо румяные рожицы лыжников, но сквозь хлещущий по глазам воздух он видел удирающего к лесу знакомца. – Бегает он, как заяц, и лыжи на нём отцовские. Догоним! —подсказал брат. Мишка догнал его на середине реки, тот бросил палки и тяжело поплюхал назад, оглядываясь и задыхаясь. – Трус! – крикнул ему вслед Мишка. Потом они с братом долго шли вдоль реки, чтобы найти пологую тропу на обрыв, и когда Мишка карабкался вверх, то подумал: «Хорошо, если бы брат протянул мне палку. Но он такого никогда не делает. Жалко». Они бежали по лыжне, пока их не перестали обгонять громко дышащие лыжники с белыми бровями и усами. Потом они зашли туда, где никого не было слышно, только потрескивали, как на костре, голые ветки, и снег хрустел под лыжами, словно рядом хрупала сено лошадь-невидимка. Лыжня поворачивала назад, но брат махнул на неё рукой:

– Сейчас начнём делать открытия. И они пошли осторожнее, сами прокладывая себе путь.

«Хорошо, если бы брат протаптывал мне лыжню», – снова пожалел Мишка. Они выбрались на большую поляну, усаженную ровными сосенками. – Открытие номер один, – сказал брат. – Здорово! – согласился Мишка, потому что живых сосен он никогда ещё не видел. Похожие на школьниц, в пушистых шубах, они были ниже него. И к одной из них он присел. – Если хочешь сорвать ветку, то сорви потихоньку,– посоветовал брат. – Я не больно сорву, – согласился Мишка. – А шишки здесь есть? А зайцы? – Он стал всматриваться в чистый, как высокие облака, снег. – Шишки – под снегом, – объяснил брат, – а зайцы сидят себе в тёплых норах. Тут Мишка заметил, что валенки уже остыли, а кожаные рукавички сгибаются трудно, как проволочные. – Лови, держи меня! – закричал брат. – Держи-и!..– повторил Мишка, и они побежали наперегонки, чтобы согреться. Мишка смело съехал за ним в глубокий овраг, плюхнулся в снег и, лёжа, осмотрелся. От него самого шёл пар, над оврагом, над самыми низкими кустами, висело солнце, тяжёлое, как осеннее яблоко. А брат показал ему на кусты, и Мишка увидел: словно алые леденцы, висели на пухлых ветках ягоды шиповника. – Это волшебные ягоды: поешь их – и нос вырастет длинный, как хобот. Шиповник пришлось запихивать в рот горстью осторожно, чтобы не наглотаться семечек, и выдавливать из него кислый, немного сладкий сок. Нос стал расти, вытягиваться. Мишка, давясь от хохота, наматывал его вокруг шеи, словно это был галстук, а когда смеяться не стало сил, сказал брату:

– Хватит, расколдовывай! – Эники, беники…– прошептал брат, и Мишка спокойно оторвал наколдованный нос, а настоящий стал задумчиво отогревать ладонью. Солнце упало за тёмные леса, в серых кустах видны были только яркие бусины шиповника и бледные, как роса в пасмурный день, звёзды. – Скоро ночь! – испугался Мишка и сказал: – Брат, пойдём назад, в город. Но брат не ответил, и Мишка, поправив лыжи, выбрался из оврага один. Его брат часто исчезал без спроса. Деревья и кусты уже почернели. Темнота, как лохмотья, висела на них, и Мишка шёл вперёд, не оглядываясь по сторонам, чтобы не испугаться. Варежки перестали сгибаться совсем. Мишка втиснул руки в тесные карманы пальто, так что палки теперь бесполезно волочились по снегу. Шаг у него был медленный, и он стал остывать.

«Ну хватит прятаться! Давай вместе идти или покажи хотя бы правильную дорогу!» – отчаянно подумал Мишка, и брат снова появился рядом. Он стал потихоньку рассказывать, как дома топится печка, а по радио передают весёлые воскресные песни. Мама с бабушкой сварили пельмени и думают про Мишку: «Где его черти носят?» – а поэтому надо идти скорее. Мишка заторопился. Из леса он уже вышел и увидел впереди длинный откос. – Это узкоколейка, – напомнил брат, – отсюда и до дома близко. Видишь огни? Они дрожали, словно отражённые в воде, и казались далёкими, как звёзды. Но брат сказал, что это только кажется. – Теперь ты один доберешься, а мне по делам пора,– попрощался он и исчез, словно его и не было. Мишка чуть не заплакал от обиды, так неохота и страшно было идти одному, но дом, печка, пельмени звали его подмаргивающими огнями. А на брата и обижаться всерьёз нельзя… В первом же проулке стало теплей. Ветер не гулял здесь так буйно, и, хотя путь был в гору, Мишке стало полегче. Под фонарём мелькнула ему навстречу тень прохожего, но Мишка не испугался. Это была женщина. Она осмотрела его внимательно и спросила:

– Наморозил сопли, лыжник? Да ты вправду обморозился, мальчик! – Она нагнулась к нему и стала растирать зеленой варежкой бледную Мишкину физиономию.– Ах ты, лыжник отчаянный! Где живёшь? – На Буранной. Женщина довела его до самого дома. – Ох и влетит тебе! Папка-то есть? – Нет, наверное, – ответил он ей на прощание. У ворот он задержался, чтобы придумать, где был, и тут снова появился брат. Лицо у него было виноватое и усталое, это удивило Мишку, но, помня обиду, он спросил:

– Ты зачем меня бросал сегодня? Страшно ведь одному ночью. – Я недалеко был, – медленно ответил брат, – ты же знаешь, что тебе надо самому жить дальше. Растёшь ведь. Добрался вот сам до дому – и молодец. – А тетеньку ты навстречу послал? Брат кивнул. – Зря. Мне с тобой лучше всех. – Вот чудак! – улыбнулся брат. – Но когда ты совсем поймёшь, что меня нет, тебе скучно станет. – Не станет, не станет! – воскликнул Мишка. – Ладно, мне пора насовсем уходить. А то я тебе только мешаю. – А где ты жить будешь? – тихо спросил его Мишка. – Везде! – издалека ответил он. Мишка потоптался ещё на пороге и, ничего не сумев придумать, с глазами на мокром месте шагнул в комнату, полную тепла, света и чьих-то расплывчатых лиц.