Текст:Никольская Анна. Вадимкины слезы (ж. Кукумбер 2010 № 05)

Никольская Анна — Вадимкины слезы

Утро дышало свежестью. Над рекой висел прозрачный туман, но солнечные лучи уже золотили тихую гладь. Поднимавшийся берег покрывала изумрудная трава, испещрённая бесчисленными искорками росы. Воздух, насыщенный пряными ароматами диких цветов, застыл. Тихо – лишь в зарослях камыша у самой воды колокольцами звенели комары. Вадимка сидел на берегу и смотрел, как старый тополь роняет белоснежные, кружащиеся в застывшем воздухе пушинки. Тонкое поскуливание нарушило спокойствие утра. Мальчик вздрогнул – вспомнил, зачем пришёл сюда. Слёзы подкрались к горлу, стали душить, но он сдержался – не заплакал. Вчера ощенилась Жучка: принесла четверых, от кого – неизвестно. И не важно – сама не из породистых. Мать увидала Жучкин живот и давай причитать на всю деревню: «Не углядел! Сколько раз говорила: не пускай собаку со двора! Что прикажешь с ублюдками делать?» Виноват Вадимка. И спрос теперь с него. Мать приказала к вечеру от щенят избавиться – утопить. Легко сказать, а вот попробуй, исполни… Они хоть маленькие, слепые, а живые существа! Вадимка – добрый малый, животных любит. Особенно свою Жучку. И отпустил-то её из жалости: шибко на волю просилась. На цепи долго не усидишь. Холщовый мешок, куда мать сложила бедолаг, лежит рядом. Щенята выбрались и белыми комочками ползают в ярко-зелёной, как новый бархат, траве. В поисках маминого горячего живота тыкаются слепыми мордочками друг в дружку, жалобно скулят. Голодные… Представить, как Жучкиных щенят топить будет, Вадимка не мог. Казалось, чего проще: оставь мешок у воды – река сама сделает свое дело – и гуляй без хлопот и забот…

Вадимка так не сумел бы. Размазывая грязными ладонями слёзы, утёр лицо, сложил щенят обратно и решительно направился в деревню.

У сельпо в ожидании утреннего хлеба толпился народ – всё больше женщины. Увидав знакомое лицо, Вадимка подошёл к крылечку. – Здравствуйте, тётя Маша, – заливаясь краской, обратился к дородной женщине. – Здорово! Чего в мешке? – сразу заинтересовалась любопытная тётя Маша. – Сейчас я покажу! – засуетился Вадимка. – Щенки Жучкины. Может, возьмёте? – Разве щенки? Крысята какие-то, – сострила женщина. Собравшиеся вокруг прыснули. – Маленькие ещё – вчера родились… – Раз вчера, то неси-ка их к мамке. Вона разревелись – жрать хотят. – Не могу. Мать запретила с ними домой возвращаться… Может, всё-таки возьмёте? Но женщины, потеряв к мешку интерес, одна за другой расходились. Сельпо открыли, и тётя Маша деловито направилась к дверям. Вздохнув, мальчик уныло поплёлся прочь. – Вадик, постой! Вадимка обернулся: Николай Егорыч – колхозный ветеринар, давний приятель отца. – Ты вот что, ступай к деду Борису – охотнику. У него Сильва ощенилась, восемь штук принесла. Авось возьмёт старик твоих-то. Окрылённый, мчался Вадимка к дому охотника. Не верилось, но очень хотелось верить: мучения кончатся скоро! Очутившись у калитки, Вадимка поостыл. В деревне знали: у деда Бориса нрав суровый. Стало не по себе: вдруг не станет слушать дед, вдруг погонит? С тех пор, как померла жена, не любил Борис незваных гостей. Во дворе неистово заливалась собака.

– Цыц, Сильва! – послышался из-за забора скрипучий голос. – Кого там нелёгкая принесла? – Здравствуйте, дедушка. Это я – Вадимка, – переминаясь с ноги на ногу, зайти во двор мальчик не решался. – Какой такой Вадимка? – подшаркал дед к калитке, глянул сквозь штакетник сурово. Открывать не собирался. – Клавдии Петровны сын… – Ясно, – ещё больше нахмурился дед. – Зачем пожаловал? – Дедушка, тут такое дело… – замялся под строгим взглядом Вадимка. – Жучка наша ощенилась, а мать велела от щенков избавиться… – Я причем? – Не могу их топить. Рука не поднимается! – от волнения Вадимка закричал даже. Залаяла Сильва, и мальчик вновь сник. – Может, их того… Сильве? – Ишь, удумал! Ты тоже соображать должен – у ней своих восемь штук, не прокормит! – осерчал дед. – Что ж делать, дедушка?! – в голосе зазвенело отчаяние. – Жалко бедолаг… Покажь, сколько их у тебя? – Четверо! – с готовностью развязал мешок. Подошла Сильва, высунув сквозь дыру в заборе голову, обнюхала притихших щенят. – Что, мать, взять ли? – дед вопросительно глянул на собаку. Та уже самозабвенно вылизывала малышей. – Возьмите… – Что с тобой делать… Ладно, двоих, пожалуй, потянем. – Спасибо! – Вадимка готов был расцеловать деда. Зря в деревне болтают – никакой он не страшный вовсе.

Довольные щенки сосали новую маму, а дед Борис советовал: – К бригадиру сходи. У него собака вот-вот ощенится, авось и приютит бедолаг. Но бригадир Вадимку на порог не пустил. Услыхал, о чём речь – дверь перед носом захлопнул. Загрустил Вадимка. Сел возле сельской библиотеки на лавочку, прижал к себе щенят – задумался, что дальше делать. Мимо шла баба Люба. – Чего не весел, сынок? – известная своей сердобольностью на всю деревню старушка добродушно улыбалась – каждой черточкой лица, вплоть до морщинок в уголках глаз. Вадимка кивнул на щенков: – Мать утопить велела… – Батюшки! – схватилась за сердце баба Люба. – Животинку губить – грех великий. Они – вона – маленькие какие! А ну, шагай за мной, – скомандовала и направилась к своей избушке. – Вот мы и дома, – баба Люба отворила дверь. – Стешка! Где ты, негодница? Стеша! Вон куда забралась! На печке среди цветастых подушек лежала пушистая серая кошка. Она кормила трёх уже подросших котят. – Глянь, кого тебе принесла, – баба Люба взяла щенка и подложила Стеше под бок. Кошка зашипела и, отпрыгнув в сторону, выгнула спину дугой. – Испугалась, глупая? – рассмеялась старушка. – Погоди маленько, – со знанием дела обернулась к Вадимке, – скоро освоится. – Пойдём в сад, чайку попьём. Сами разберутся. Когда Вадимка вернулся в горницу, кошка в окружении котят вновь лежала на печке. Щенок, уютно устроившись посерединке, наравне с остальными сосал тёплый розовый живот. Стешка довольно урчала.

Вечерело. Крепко прижав последнего щенка к груди, Вадимка шёл домой. «Ничего, один – не четыре. Мать – не железная, сжалится». С опаской входил в дом. Отец уже пришёл с работы, мать накрывала на стол. – Что долго? Руки мой – и ужинать, – голос матери звучал вяло, безо всякого выражения. Даже не посмотрела в сторону Вадимки – всё сердилась. – Мам, можно, он у нас останется? Женщина оторвалась от хозяйства и всплеснула руками: – Ты зачем его обратно приволок? – Мам, жалко ведь! – Надо было за Жучкой следить! Я по твоей милости грех на душу взяла, и тебя заставила! Иди, и чтобы с щенком не возвращался! Отец молчал. Вадимка вышел на крыльцо. Не евший весь день щенок тихонько скулил на руках. Мальчик направился к речке. «Не страшно, – подбадривал себя, – у него и глазок-то нет, не слышит, ничего не почувствует. Его и собакой назвать нельзя – крысёнок какой-то. Не жалко его вовсе». Храбрясь, Вадимка дошёл до реки. Над водной гладью алело вечернее солнце, кругом – ни души. Щенок, словно предчувствуя неладное, заёрзал беспокойно, закрутился. Ком подкатил к горлу. Вадимка снял рубашку, брюки. Оставшись в трусах, долго стоял на берегу, не решаясь ступить в воду. Налетели комары. Они кусали в лицо, руки, спину – он не обращал внимания. На щенка мальчик не смотрел. Держа его на вытянутой руке, сделал шаг, второй, ступил в воду глубже, оттолкнулся и поплыл. Грести одной правой было трудно – сам еле держался на поверхности. Можно было просто закинуть щенка подальше, но Вадимке это казалось кощунством. Вода – мутная, багряно-алого цвета. Щенок присмирел и спокойно, доверившись человеку, лежал на ладони. Вадимка просто опустил руку в воду, развернулся и поплыл к берегу. Не оборачивался, лишь слышал позади негромкие всплески. Щенок не пищал, не звал на помощь. Тихо боролся за свою так недавно начавшуюся жизнь. От этой беззвучной борьбы стало жутко. Отвратительное, невыносимое безмолвие преследовало, пока плыл. Фальшивое и дребезжащее, оно безжалостно царапало сердце. Он выбрался на берег и обернулся. Не увидел ничего, кроме заката. Но нет – щенок жил, и над ним, ныряя к воде, чертили воздух стрижи. Бедняга уцепился за проплывавшую мимо ветку, но силы заканчивались. Слепая мордочка то появлялась, то исчезала в воде. Его всё дальше уносило течением. Вадимка не мог оторваться от белого пятнышка – оцепенел. Сколько сил, любви к жизни заключалось в этом тщедушном существе! Он бросился в воду. Что было сил, плыл назад, туда, где всё ещё боролось со смертью живое существо. Как добрался до берега – не помнил. Безжизненное тельце походило на мягкий, облипший мешочек мокрой шерсти. Вадимка кричал, звал, тряс, стараясь привести щенка в чувство. Минуты тянулись бесконечно. Наконец, щенок слабо закашлялся, из раскрытого рта полилась вода, он хрипло вздохнул. – Жив! Милый мой! Хороший! Он больше не сдерживался, не стеснялся чувств. Дороже этого маленького существа для него не было никого на свете. Вадимка не боялся больше укоров матери, гнева отца. Отныне он будет слушать лишь собственное сердце. Накопившиеся слёзы вырвались из груди, он дал им волю. То были хорошие слёзы. Слёзы раскаяния.