Текст:Москвина Марина. Наш мокрый иван (ж. Кукумбер 2004 № 4)

Москвина Марина — Наш мокрый иван

Я вернулся из школы, смотрю: мама сидит грустная около наряженной ёлки. И говорит:

– Всё, Андрюха. Мы теперь одни. Папа меня разлюбил. Он сегодня утром в девять сорок пять полюбил другую женщину. – Как так? – Я своим ушам не поверил. – Какую другую женщину?!! – Нашего зубного врача Каракозову, – печально сказала мама. – Когда ему Каракозова зуб вырывала, наш папа Миша почувствовал, что это женщина его мечты. Вот так раз! Завтра Новый год, день подарков, превращений и чудес, а мой папа отчубучил. Я боялся взглянуть на мокрого ивана. Это наш цветок – комнатное растение. Он без папы не может ни дня. Как папа исчезает из его поля зрения – в отпуск или в командировку – наш мокрый иван… сбрасывает листья. Стоит с голым прозрачным стволом, пока папа не вернётся, – хоть поливай его, хоть удобряй! Не мокрый иван, а голый вася. Иван был мрачнее тучи. – Уложил в новый чемодан новые вещи, – рассказывала мама, – и говорит: «Не грусти, я с тобой! Одни и те же облака проплывают над нами. Я буду глядеть в окно и думать: «Это же самое облако плывёт сейчас над моей Люсей!» Насчёт облаков папа угодил в точку, ведь зубодёрша Каракозова жила в соседнем доме, напротив поликлиники. И я, конечно, сразу отправился к нему. Как можно разлюбить? Кого? Маму??? Бабушку?! Дедушку Сашу?!! Да это всё равно что я скажу своему псу (у меня такса Кит): «Я разлюбил тебя и полюбил другого – бультерьера!» Кит уж на что умник – даже не поймёт, о чём я говорю! Я позвонил. Открыл мой папа Миша. – Андрюха! – он обнял меня. – Сынок! Не позабыл отца-то?! И я тоже его обнял. Я был рад, что его чувства ко мне не ослабели! Тут вышла Каракозова в наушниках. У неё такие синие лохматые наушники. Она в них уши греет. В квартире у неё невероятный холод. Сидят здесь с папой, как полярники. Папа весь сине-зелёный. – Мой отпрыск, – с гордостью сказал он ей, – Андрюха! А Каракозова:

– Молоток парень! Папа:

– Может, будем обедать? А Каракозова:

– Надо мыть руки перед едой! Пока мы с папой мыли руки, он мне и говорит:

– Врач Каракозова Надя – весёлый, культурный человек. У неё широкий круг интересов. Она шашистка, играет в пинг-понг. Была в шестнадцати туристических походах, пять из них – лодочные! – Вот здорово! – говорю. Я сразу вспомнил, как мама однажды сказала: «Андрюха вырастет и от нас уйдёт». А папа ответил; «Давайте договоримся: если кто-нибудь из нас от нас уйдёт, пусть возьмёт нас с собой». Тут Каракозова внесла запечённую курицу в позе египетского писца: выпуклый белый живот, полная спина и крылышки сложил на груди. Она не пожмотничала – положила нам с папой каждому крыло, ногу и солёный огурец. – Огурцы, – важно сказал папа, – Надя солит сама в соке красной смородины! – Немаловажен укроп, – говорит Каракозова. – Только укроп нужно брать в стадии цветения. Видно было, что она по уши втрескалась в нашего папу. И правильно сделала! В кого ж тут влюбляться из пациентов, кроме него? Вон он какой у нас, как наворачивает курицу! В жизни бы никто не подумал, что этому человеку сегодня вырвали зуб! – Надя – прекрасный специалист, – с нежностью сказал папа. – А я вообще люблю вырывать зубы. – Каракозова улыбнулась. – Вайнштейн не любит. Так я и вырываю за себя и за него. Папа переглянулся со мной: дескать, видишь, какая славная! Я сделал ему ответный знак. Папа был в ударе. Усы торчат. Взор горит. И много ошарашивающего рассказывал он о себе. Рассказ у него шёл в три ручья. Первый – за что папа ни возьмётся, выходит у него гораздо лучше всех. Премии и первые места на папу валятся – не отобьёшься! И у него есть все данные считать себя человеком особенным, а не каким-нибудь замухрышкой. Второй – что в семье, где он раньше жил (это в нашей с мамой!), его считают ангелом. – Скажи, Андрюха, я добрый? – говорил папа. – Я неприхотливый в еде! Я однолюб! И два моих принципа в жизни – не унывать и не падать духом! Третий ручей был о том, какую папа Миша играет огромную роль в деле пылесошения и заклейки окон. И чтоб не быть голословным, он вмиг заклеил Каракозовой щели в окнах, откуда вовсю дули ветры с Ледовитого океана. А также, хотя Каракозова сопротивлялась, пропылесосил ей диван-кровать. – Может, у вас есть клопы? Или тараканы? – спросил я у Каракозовой. – Папа всех здорово морит. – Миша – это человек с большой буквы! – ответила она с нескрываемой радостью. Я стал собираться. Папа вышел в переднюю меня проводить. Он спросил, завязав мне на шапке-ушанке шнурки:

– А как вы без меня, сынок? Кит в живых? Вы смотрите, чтоб вас не ограбили. Сейчас очень повысился процент грабежей. Сам должен понимать, какой сторож Кит! Кит умирает от любви к незнакомым людям. Если к нам вдруг заявятся грабители, он их встретит с такой дикой радостью, что этих бандитов до гробовой доски будет мучить совесть. – А как мокрый иван? – спросил папа. – Не знаю, – говорю. – Пока листья на месте. Но вид пришибленный. Что-то оборвалось у папы в груди, когда он вспомнил про ивана. – Я просто чудовище, – сказал он. – Надя! Дома мокрый иван! Вот его фотография. Здесь он маленький. Мы взяли его совсем отростком… За столетник-то я спокоен – он в жизни не пропадёт. А иван без меня отбросит листья. Надя! – папа уже надевал пальто. – Пойми меня и прости!.. – Я понимаю тебя, – сказала Каракозова. – Я понимаю тебя, Миша. Ты не из тех, кто бросает свои комнатные растения. – Я с тобой! – вскричал папа. – Одни облака проплывают над нами. Я буду смотреть и думать: это же самое облако прошплывает сейчас над моей Надей. – Да вы приходите к нам праздновать Новый год! – сказал я. – Спасибо, – ответила Каракозова. – Но моя Люся, – предупредил папа, – не может печь пирог. Она может только яйцо варить. – Ничего, я приду со своими пирогами, – тихо сказала Каракозова. И мы отправились домой с папой и с чемоданом. А мама, и Кит, и мокрый иван, и даже столетник чуть листья не отбросили от радости, когда увидели нас в окно.