Текст:Миримский Самуил (С.Полетаев). Как козленок сам себя спас (ж. Кукумбер 2005 № 2)

Миримский Самуил (С.Полетаев) — Как козленок сам себя спас

Художник: Чернова Александра

Я вернулся очень поздно и удивился: в доме кто-то плакал. Я подумал, что это плачет братишка, зашёл к нему в комнату, но он и не думал плакать, преспокойно играл сам с собою в костяные бабки. Странно – кто же тогда плачет? Мама строчила на швейной машинке и, наверно, из-за шума не слышала ничего. Котёнок Тришка дремал на лежанке. Никто не обращал внимания на плач. Откуда он исходил, непонятно. Я заглянул под лавку, прислонил ухо к шкафу, встал на лежанку и осмотрел печку, но загадочный плач не прекращался. – Кто это плачет? – спросил я у мамы. Мама остановила машинку. – Ты где пропадал так долго? – Я гулял с ребятами. – Вот и догулялся – твой козлёнок полез под печь и теперь не знает, как выйти. — Так это он под печкой? – обрадовался я. – Сейчас он у меня сразу выйдет! — Ну-ну, посмотрим… Я достал из буфета горбушку хлеба, приложил ухо к печке, услышал жалобный голосок и тут же просунул хлеб в отдушину. – Гаврик, Гаврик! – позвал я козлёнка. – Это я, не бойся! Пойди ко мне, маленький, я тебе чего-то принес! Я ждал, что козлёнок подбежит на мой голос, сцапает горбушку и лизнет мне пальцы, но он или не расслышал, или испугался. Голосок его стал затихать, перетекая все дальше в печное пространство. – Отстань от него, он и так настрадался, бедняжка, – сказала мама и снова стала строчить на машинке. Но я не мог оставить его. Я подумал с минутку, вышел во двор, нашёл там тонкую жердь, приволок её на кухню и стал шуровать в отдушине. На этот раз я решил вызвать его голосом Аськи, его матери. – Ме-е-е-е! – проблеял я. – Ме-е-е-е! Мои старанья ничего не дали. Как я только ни старался – мемекал, как коза, мычал, как корова, мяукал, ржал и пищал, но всё бесполезно – козлёнок кочевал в глубине, толкался в стенки и оттого ещё больше запутывался в печном лабиринте. Тогда я вдруг рассердился на маму, которая продолжала строчить. – Но ему же страшно там! – А что поделаешь? Приедет папа, что-нибудь придумает. – Пока папа приедет, Гаврик сдохнет! – Ой, как ты грубо говоришь! – Но он же голодный! – Ничего не случится, если поголодает немного… Мама у меня такая, её ничем не удивишь. Я впал в отчаянье, не выдержал и заплакал. Дело в том, что Гаврика, прозванного так как в честь заезжего лекаря Гавриила Апраксина, который посоветовал отцу завести козу и пить молоко от неё, я давно отучил от козы. Молока для папы и так не хватало, и я, как преданный сын, терпеливо оттаскивал козлёнка, когда он тянулся к козе, заволакивал в дом, поил коровьим молоком с блюдца, кормил морковкой, яблоками и капустой. И никого не подпускал к нему, особенно младшего брата, который заботиться о нём совсем не умел, а только и знал, что боролся с ним и таскал по земле за хвост или ногу. Я же берег козлёнка – этот мохнатый горбунок с загогулинками на месте будущих рожек был не только забавный, но и понятливый: он, например, всегда догадывался, когда я собирался уйти из дома, и караулил у калитки, стараясь увязаться за мной. В конце концов, козлёнок решил, что, раз я играю с ним, пою его и кормлю, значит, я и есть коза – его мать, и не отставал от меня, повсюду бегал следом, спал у меня под кроватью и лез на колени во время еды. Однажды он даже в кадку забрался и объел горький столетник, который папа употреблял как лекарство, и мне за это, конечно, крепко досталось. И вот я загулялся с ребятами, а козлёнок залез в подпечье и не знал, как выбраться. А что если он останется там навсегда, и печка ему станет могилой? Я плакал, размазывая слёзы по щекам, а мама смотрела на меня из горницы и насмешливо качала головой. – А чем ты лучше козлика? Забыл, как лазил на чердак? Я отвернулся к печке, чтобы не слушать её, но про себя подумал: и вправду, чем я лучше его? Разве не сам я недавно без спросу залез на чердак? Переползая балку, я нечаянно столкнул лесенку на пол, но о том, как спуститься обратно, даже и не подумал, настолько удивил меня чердак, на котором я раньше никогда не бывал. Он прямо-таки гудел от разных звуков – от скрипа яблонь, стучавших о кровлю, от воркотни голубей и чириканья воробьев, проникавших снаружи. На чердаке я нашёл много пропавших вещей – деревянного коня, расписную матрёшку, дудочку, которые я так любил когда-то, но самым интересным оказалось деревянное корыто, из которого на меня строго смотрело маленькое, остроносое лицо курицы. – Ко-ко! — предупредила она, не испугавшись меня и давая понять, что занята делом. — Ко-ко! Я долго сидел возле неё и гладил, а когда заслышал маму во дворе, закричал в чердачное окошко: – Мамочка, я курицу нашел! Она сидит на яичках и выводит цыплят! За самовольное путешествие мне, конечно, крепко досталось, зато как я был счастлив, открыв на чердаке столько любопытных вещей! Ну а козлику каково? Что увидит он в жуткой темноте? Как выберется из мрачной темницы? Я лежал у отдушины, плакал и не решался уйти. Если я уйду, козлёнок решит, что я предал его и покинул. Мы плакали вместе, он по ту сторону, я по эту, но встретиться не могли. От усталости мы иногда замолкали, но вскоре снова начинали плакать. Мама несколько раз проходила мимо, молча стояла надо мной сочувственно вздыхала, потом поставила рядом тарелку с блинчиками. – Поешь, сынок. Я не шевельнулся даже. – Ты думаешь, ему легче оттого, что ты голодаешь? Я отпихнул ногою тарелку. Я решил голодать, пока не спасут козлёнка. Если он умрёт в своей кирпичной темнице, я умру вместе с ним. И пусть нас похоронят вместе! – Ну, поступай, как знаешь. Веня, хочешь блинчиков? Брата не надо было уговаривать. Он выскочил из спаленки, заграбастал все блинчики (хоть бы один оставил мне на потом!) и полетел на улицу, чтобы угостить соседскую Нинку, которую часто колотил. Мама застрекотала на швейной машинке. Котёнок Тришка равнодушно следил за мной с лежанки. А я так выдохся от переживаний, что даже перестал плакать – слезы до капельки вытекли. Козлик измаялся не меньше меня и затих. Я не заметил, как померк свет в комнате, смутно слышал, как за околицей заиграл пастушеский рожок, как прозвякал у калитки колокольчик нашей коровы и как шипели во дворе молочные струи о подойник. А потом я куда-то летел – и не один, а в обнимку с козлёнком, отталкивался от облаков, поднимался всё выше и выше… Утром я проснулся в своей постели и не сразу вспомнил, что было вчера. Только на кухне, увидев печку, я обо всем догадался. Печка была на своем месте, но в ней мрачно чернела сырая дыра. А во дворе был у нас гость – папин приятель дядя Панас. Он размешивал глину в бадье, чтобы замазать в печке проходы. Я вышел во двор и зажмурился от солнца. Венька крутился возле дяди Панаса. Котёнок прыгал на Жульку, но та вежливо отталкивала его лапой. Коза дергала из плетня лозиные прутики, а козлёнок толкался у неё между ног. – Гаврик! – крикнул я, приставив ладонь ко рту. Козлёнок выторчил ушки, испуганно огляделся и вдруг галопом поскакал ко мне. То-то была встреча! Я крепко обнимал его грязное от копоти тельце и сквозь ребрышки слышал, как радостно стучит его сердце. Дядя Панас оставил лопату, и Венька тут же схватил её. – Дружка своего встретил? – А он не умер в печке? Дядя Панас усмехнулся. – Сперва маненько умер, а потом оклемался и сказал себе: поживу ещё. – А кто его спас? – Так считай, сам себя спас, коли не умер. Козлёнок нетерпеливо тыкался мне в ногу, напоминая, что пора кормиться. Братишка пыхтел, выгребая глину из бадьи. – Возьми Гаврика и дай ему молочка, – сказал я и забрал лопату. – Только смотри, чтобы он не убежал, – добавил я строго. – Дядя Панас, я тебе помогу, ладно? Венька, которого я раньше не подпускал к козлёнку, даже не сразу поверил, но когда я оттолкнул козлёнка от себя, он схватил его на руки и ускакал на кухню, а я стал месить глину, изо всех сил стараясь забрызгать себя. Вот придут мама и папа и увидят, как я здорово работаю, восстанавливая печку.