Текст:Минаев Борис. Горький лук (ж. Кукумбер 2009 № 03)

Минаев Борис — Горький лук

Когда я был маленький, о моём упрямстве ходили легенды. Нужно при этом отметить, что легенды ходили в довольно узком кругу – я, мама и папа. Тем не менее, мама много раз повторяла их, так много, что в моей голове они превратились в целый сборник легенд, наподобие подвигов Геракла. Вот одна из них. …Осенью я пошёл в первый класс. Мне всё сначала очень нравилось: большая светлая школа, учительница, палочки с ноликами, а самое главное – возвращение из школы домой. Возвращаться домой из школы мне было необыкновенно приятно. В тихих пресненских переулках с полуразвалившимися деревянными домами бегали кошки, носились сухие листья, в водопроводных люках булькала подземная вода. Народу тут никого не было. Можно было идти медленно, думать о своём или глазеть по сторонам. Машины в переулках почти не ездили, так что жизни и здоровью ученика ровным счётом ничего не угрожало. Однажды я в такой тихой задумчивости обошёл маленький деревянный барьерчик с жёлтыми и красными полосками, и вдруг увидел, что рядом со мной с грохотом падают кирпичи, разбиваясь на мелкие кусочки. Пока я наблюдал, как красиво и медленно тает в воздухе красная кирпичная пыль, какой-то добрый человек подбежал ко мне, сильно дернул за руку, и когда мы уже очутились на другой стороне переулка – крепко и громко отругал. Зачем-то я рассказал об этом случае маме. Она охнула, схватилась за сердце. Её и раньше волновал теоретический вопрос, – не собьёт ли меня какой-нибудь грузовик нечаянно – а тут она и вовсе разнервничалась. – Вот что, – сказала она папе. – Надо найти какую-нибудь старушку, чтобы она отводила его из школы и разогревала обед. А то того и гляди потеряем единственного сына: или кирпич на голову свалится, или дом взорвёт. Это мама намекала на то, как я включал газовую плиту. Тут действительно были некоторые трудности: пока я вынимал спичку из коробка, пока закрывал коробок обратно и чиркал ею – проходило порядочно времени. Если включить газ заранее, получался довольно приличный пых. Если же не включать заранее, а включать, когда спичка уже зажглась, – обязательно обожжёшь пальцы. Поэтому я предпочитал съедать котлеты холодными. Так они были ещё вкуснее. Идею о старушке я воспринял в штыки. Да другого и быть не могло: только-только став свободным человеком, я снова попадал в рабскую зависимость! – Не хочу я твою старушку! – кричал я на маму. А она, соответственно, на меня:

– А тебя никто не спрашивает, понятно– …Старушка-пенсионерка нашлась довольно быстро. Это была Маруся Ивановна с первого этажа. Маме она сразу понравилась своим весёлым и добродушным характером. – Я ему и щей наварить могу! – весело объявила Маруся Ивановна. Щи я не любил, предпочитал борщ. Я мрачно посмотрел на Марусю Ивановну и отрицательно покачал головой. – А оладьи– – не унималась она. Мама сказала:

– Ну что вы, зачем вам себя утруждать. Я ему всё приготовлю с вечера, а вы только разогреете. – Можно и разогреть, – разочарованно вздохнула Маруся Ивановна. – Ну, вот и хорошо, – мама зачем-то заглянула в пустую кастрюлю. – Давайте договоримся о цене. Лёва, выйди! – Да ладно, что договариваться, – смутилась Маруся Ивановна. – Как вы люди хорошие, то не обидите. Мама быстро вытолкала меня из кухни, и, чуть не плача с досады, я побежал гулять. …А назавтра маленькая, крепкая Маруся Ивановна в тёплой шерстяной кофте розового цвета уже встречала меня у школьного крыльца. Так мама ненароком лишила меня лучших в моей жизни минут. Мои новые товарищи разбегались из школы в глухие дворы, где растут столетние липы, где у всех покосившихся заборов легко отваливаются доски, где много ржавого, трухлявого и интересного. Лишь я один плелся домой по любимым переулкам под присмотром Маруси Ивановны. Я боролся с ней разными методами. Задерживался в школе, глядя тайком из окна на нервничающую няньку: в школу она заходить боялась, но и поста своего никогда не покидала. Отказывался есть, глотая слюнки при виде любимых котлет. Все эти фокусы Маруся Ивановна сносила с добродушным спокойствием старого, мудрого человека. …Но однажды я всё же нашёл слабое место в непроницаемом характере Маруси. Она любила спорить. Споры мы затевали самые разные: о том, какие пельмени вкуснее: горячие или холодные– Кто лучше – мужчина или женщина– Есть или нет оружия в кобуре у милиционера– .. Мы спорили и о том, какого цвета кофта у Марии Ивановны, розовая или оранжевая, где люди честнее – в селе или в городе, с кем хуже воевать – с фашистами или американцами, что вкуснее – блины или оладьи; всего сейчас и не упомнишь… Наши споры обычно продолжались вплоть до прихода мамы. Обычно к этому времени мы уже сидели оба красные, надутые и молчали. Ждали, что она рассудит спор. К вечеру наши споры достигали высшей точки кипения. – У папы знаешь какая зарплата– Тыща рублей! – кричал я. – Да– – ехидно отвечала Маруся Ивановна. – А почему ж ты тогда на обед черепаховый суп не ешь– – А потому что черепах не едят! Зачем я их буду есть– – А вот и едят! – А вот и не едят! Когда во входной двери, наконец, поворачивался ключ, и в квартиру входила весёлая мама, под потолком висела почти всегда нехорошая тишина. Мама очень обижалась, что я спорю с Марусей Ивановной. – Она же пожилой человек! – убеждала мама меня. – Зачем ты её из себя выводишь– Она же нам помогает, пошла навстречу… Я понимал маму. Каждый вечер она попадала в неловкое положение, кого-то ей приходилось обижать – или меня, или Марусю Ивановну. Но тайком от меня она сердилась и на Марусю Ивановну. – Ну как ребёнок, честное слово, – жаловалась она вечером папе. – Застрянет на одном месте, и хоть ты тресни. Вот скажи: какие пельмени вкуснее – холодные или горячие– – Не знаю, – говорил папа. – И ты туда же! – вздыхала мама. – Да согласись ты с ребёнком один раз, он и отстанет. Ему бы только дай поспорить. С каждым днём Маруся Ивановна становилась всё мрачнее и мрачнее. Она старалась скорей накормить меня и уйти к себе на первый этаж. – Если что нужно будет, спустишься в шестую квартиру, – сухо говорила она на прощанье. …Я чувствовал себя победителем. Но, увы, это была преждевременная радость. Как-то раз Маруся Ивановна достала из холодильника рыжую луковицу, налила в стеклянную баночку холодную голубоватую воду и сунула луковицу туда. – Это зачем– – поинтересовался я. – Прорастёт. Лучок зелёный будем есть, свежий, – стараясь сохранять спокойствие, сказала Маруся Ивановна. Я подошёл к подоконнику, на который Маруся Ивановна водрузила банку с луковицей, и стал пристально изучать её. Маруся Ивановна, заметно нервничая, следила за мной. – Чего ты высматриваешь– – наконец не выдержала она. – Правильно всё. – Нет, не правильно, – торжествующе сказал я. – Ты её наоборот посадила! – Как это– – опешила Маруся Ивановна. – А вот, – я вынул мокрую луковицу из банки и показал ей на беленькие волосы, с которых стекала вода. Головой вниз. Отсюда лук-то растет! – Ладно, – вдруг спокойно сказала Маруся Ивановна. – Может, и правда… Только ты это – унеси её в свою комнату, спрячь куда-нибудь, чтоб мать не видела. Прорастёт – с меня рубль. – Рубль– – изумился я. – Угу, – кивнула Маруся Ивановна. И начала разогревать борщ. …Каждое утро я бросался к своей банке, задвинутой в угол подоконника, теребил белые отростки на голове своего Чиполлино, менял старую воду на свежую, передвигал ближе к солнцу… А на кухне у Маруси Ивановны уже через три дня из стеклянных банок победно выстрелили нежно-зелёные побеги и весело торчали на окне. Маруся Ивановна бережно отрывала по одной стрелочке, макала в соль и с аппетитным хрустом жевала. – Ну, как, – добродушно спрашивала меня Маруся Ивановна каждый день, – не пророс ещё– Я молча закрывался в своей комнате. Однажды вечером в мою комнату зашла мама с тряпкой в руках. Она стала вытирать от пыли мой стол и вдруг заметила позорную банку. – Ой! – расхохоталась она. – Мичурин! Что ж ты её головой вниз посадил– … Я заплакал, побежал на кухню, сорвал все-все побеги с Маруси-Ивановны луковых банок и выкинул их в помойное ведро. Больше я с Марусей Ивановной не спорил. Но странное дело – очень скоро, вместо того, чтобы примириться со мной, Маруся Ивановна почти перестала заниматься моим воспитанием. Она разогревала обед и шла к себе на первый этаж, равнодушно дав мне необходимые наставления. Жизнь без споров была для неё пресной и скучной. Банка с водой долго стояла на моём окне. Вода стала ржавой и зеленоватой одновременно. В ней плавали по виду довольно живые частицы. По сути дела, целые организмы. Я прислонялся лицом к её закругленному стеклу и пытался понять – что же происходит там, в воде– Тут требовались настоящие рассуждения, убедительные доводы и даже споры. Но спорить уже было не с кем.