Текст:Лейкин Вячеслав. Каждый четверг в четыреста сорок восьмой. (ж. Кукумбер 2003 № 1)

Лейкин Вячеслав — Каждый четверг в четыреста сорок восьмой.

Дорогие читатели! Вы уже познакомились на наших страницах с Вячеславом Лейкиным, поэтом из Санкт-Петербурга. Он двадцать лет вёл занятия с литературно одарёнными детьми при петербургской детской газете. Посмотрите, как это происходило. САМЫЙ ПЕРВЫЙ ЧЕТВЕРГ В один из февральских четвергов 1972 года я впервые вошел в Четыреста Сорок Восьмую комнату известного всем здания на Фонтанке, называемого «Домом Прессы». ОНИ уже ждали, смотрели на меня, молчали. Я сообщил, как меня зовут, сказал, сколько мне лет, и прибавил, что в детстве тоже пытался сочинять стихи, но ничего хорошего из этого не вышло. – А сейчас сочиняете? – спросила одна из них. – Сейчас? Да, сочиняю. – А книги есть? – А книг почему-то нет. Молчание сгущалось. – А давайте во что-нибудь сыграем, – предложил я. – В какую-нибудь литературную игру. – А стихи мы будем сегодня читать? – сурово спросила девочка, которая перед этим молчала основательнее всех. – Ах, ну да, конечно, – засуетился я. – Как же я про главное забыл? Начали читать стихи. В основном, про зиму. Запомнилось: И ложатся ровно, как на полотно,

Розы, пальмы, липы на мое окно. И ещё: Снег кружит,

Метель визжит.

Небо затуманено,

В звёздах платье Анино. (Что за Аня такая, я, правду сказать, не понял.)

И ещё – у девочки, которую звали Сюзанна: – Здравствуй, Зима.

– Здравствуй.

– Где же твой снег?

– Дома.

– Где же мороз?

– Дома.

– Иней твой где?

– Дома… Совершенно завораживающий диалог, каменный такой, холодный. За Сюзанной мальчик читал, Андрей: А проснулись дети утром –

Полон снегу тихий сад.

Снегири на голых ветках,

Словно яблоки, висят. И, наконец, самый старший среди них, восьмиклассник Женя. На этот раз стихи были не про зиму, а про осень. Про позднюю осень: Готово снегом разразиться небо,

И холод наступает вдруг,

И ворон серый, замерзая,

Обходит дерево вокруг. Пока они читали, я как-то вдруг успокоился и даже сориентировался. – Ворон – чёрный, – сказал я Жене. – Это ворона серая. – А как тогда самца вороны называть? – ехидно спросила Сюзанна. – А так, наверное, и называть – самец вороны. – Ага! – подхватила Сюзанна. – Самец вороны, замерзая, обходит дерево вокруг. Я осторожно засмеялся. Кое-кто присоединился. Вроде бы дело пошло на лад. – А теперь давайте все-таки поиграем. Пусть каждый возьмёт лист бумаги… – А обсуждение когда? – спросила суровая девочка, которая предложила читать стихи. – Обсуждение? В каком смысле? – растерялся я. – Стихи прочли? Прочли. Теперь их надо обсудить. Мне, например, не понравилась у Ляли рифма «плетня – одна». А у Андрея про снегирей. Конечно, красиво, но неточно. Снегири ведь сидят на ветках, а не висят. А он пишет – «висят». А яблоки сидеть не могут. Они как раз висят. Так что метафора получается неточная. Я оторопел: – И вы что же, – всегда вот так? Обсуждаете? – Всегда, – сказали все. – Но это ведь скучно, наверное? – Зато полезно. – А как же еще учиться? – спросила Сюзанна. – И вы считаете, что так можно научиться писать стихи? – Конечно, – сказала суровая. Вспомнил, её звали Наташей. – Нас, например, учили, – продолжала Наташа. – И Вы должны учить. И тут я разозлился. – Во-первых, я никому ничего не должен. И вам в том числе. А во-вторых, занимаясь своими обсуждениями, вы рискуете стать какими-нибудь литературными надзирателями, а не поэтами. «Рифма плохая!» «Метафора неточная!» Может, и неточная, а я вот увидел эту снегиревую яблоню. И она мне понравилась. Опять замолчали. – Надо читать хорошие стихи хороших поэтов, – продолжал я уже спокойнее. – У них и учиться. – А как же рисованию учат?! – выкрикнула Сюзанна. – По пять часов горшок какой-нибудь рисуют! – А музыка? – подхватила Ляля. – Гаммы, гаммы, сплошные гаммы. Нотки эти шевелиться уже начинают. Как черви. – Вот и чудесно! – обрадовался я. – Давайте и мы займемся гаммами. Поэтическими гаммами. Гаммы играют? Играют. Вот и мы будем играть. – И здесь будут гаммы? Ну это вообще!.. – Не гаммы, успокойся. Будут игры. Литературные игры. Сейчас я вам всё объясню. Возьмите по листу бумаги…

Взяли. Одни с любопытством, другие с предубеждением, но взяли. – Записывайте, – и я начал диктовать. – «Жил на свете рыцарь бедный». Записали? Дальше – «Кто ответит на вопрос». Теперь двустишие – «Сгорел закат, спустилась ночь и все разбойники уснули». И, наконец, две пары рифм: «атлет – приманка – скелет – шарманка». Записали? Строчки про «рыцаря» и про «вопрос» вы должны подрифмовать, чтобы получилось двустишие. Складное, со смыслом и, по возможности, забавное. Двустишие про разбойников нужно довести до состояния четверостишия. Набор рифм с «атлетом» и «шарманкой» тоже должен воплотиться в четверостишие. Обычное «буриме». Слышали, наверное? Оказалось – слышали. – Пишите, а через полчаса сдадите свои листки. Можете не подписывать. Читать буду подряд, не называя имен. Так сказать, анонимно… Через полчаса я вместе с ними бурно радовался той складной и остроумной чепухе, которую они напридумывали; да и не чепухе вовсе – некоторые строчки оказались просто превосходными. Итак, «Жил на свете рыцарь бедный»… Во-первых, выяснилось, что «был он худенький и бледный», во-вторых, – «был он тихий и безвредный», в-третьих, – «позабывший клич победный», а в-четвёртых, несчастный оказался еще и на руку нечист – «спер он руль велосипедный». Дальше читаем: «Кто ответит на вопрос». Вопросы оказались самые разнообразные: от философского – «для чего он жил и рос» и озабоченно-житейского – «сколько стоит купорос» до загадочных – «где гнездится альбатрос» (а действительно, где?) и «почему моряк – матрос» (и в самом деле, почему?). А завершился этот список вопросом и вовсе невинным – «для чего сопливым нос».

Двустишие «Сгорел закат, спустилась ночь и все разбойники уснули» получило самые неожиданные продолжения, но наиболее живую реакцию вызвал вот этот простодушный вариант: Один не спит, ему невмочь:

Клопы несчастного куснули. Буриме оказалось, во-первых, последним заданием, когда надо было уже спешить, а во-вторых, действительно, трудным. Но кое-что у них всё-таки получилось: На берегу пруда сидит атлет.

Но бесполезна на крючке приманка:

Здесь вместо рыб на дне лежит скелет

И ржавая разбитая шарманка. Еще вариант: Был я сильный, как атлет,

Аппетитный, как приманка,

Стал я тощий, как скелет,

И печальный, как шарманка. И, наконец, совершенно блестящая строфа, которую даже и заподозрить трудно в том, что она всего-навсего результат буриме: Увитый мышцами атлет,

Червям могильным ты приманка,

И твой обглоданный скелет

Уже оплакала шарманка… Все последующие четверги в Четыреста Сорок Восьмой комнате проходили примерно так же, как и этот – мой самый первый Четверг, – сначала читали по кругу новые стихи, а затем играли. Из главок, посвященных этим играм, собственно, и сложилась наша книга, необычная хотя бы уже и тем, что у неё более двух сотен авторов, юных и безмятежных, радостно и беззаветно влюблённых в поэзию.