Текст:Крапп Раиса. Сказ про обиду и прощение (ж. Кукумбер 2009 № 08)

Крапп Раиса — Сказ про обиду и прощение

Известно, радость да печаль друг за дружкой ходят. А только c того дня, как лесина срубленная вывернулась, да вдарила комлем в грудь Даниле, надолго в доме беда угнездилась. Тень от мужика осталась – кашель грудь рвал, силы лишал. Всё легло на Марью да Тараску, хоть помощник-то из Тараса… мужичку осьмой годок тока. Мечтал Тарас об чуде, что изгонит из батьки чёрную хворь: вдруг бы чудо-лекарь какой объявился… Но зимой бате вовсе худо стало. И тут снится Тараске сон: на подворье мальчонка объявился – чёрный, как воронёнок, вертлявый. Говорит: «Батька выздоровит, коль тайну узнаешь», и скок за ворота. Подхватился Тарас ото сна. В избе тишина сонная, а за стеной как пастух бичом щёлкнул, – от стужи деревья лопались, лютовал январь. «А пацан-то босой! – вскинулся Тарас. И опомнился: – Сон ведь! Фу ты!» Утром малец так перед глазами и встал: кудлатый, глаза-угольки сверкают хитро. А как пошёл Тарас на двор Жучку кормить, наклонился к миске – следок ноги босой в снегу. Аж жаром опалило. Потом пригляделся – Жучкины следы… помнилось… С той ночи Тарасу покою не стало. «Зачем сон такой? А ну как есть тайна про батину хворобу? Где искать? Малец за околицу побёг – дак там лес…» Задумчив стал Тарас. И в одно утро решился: «Может, пострел дорогу казал, когда к лесу побёг. Может, у опушки цыгане встали – они много чего знают». Накинул тулупчик, краюшку хлеба в карман, шапку в охапку… – Тарасик, не поевши-то! – догнал его мамкин оклик. – Я скоро! Мороз щёки живо разрумянил. Воздух мерцал морозной пылью. На лес зима-чаровница сон напустила, настлала перин из пуха снежного. Тишина, безлюдье. На дороге, санями накатанной, нету свежего следа, не проезжал никто нонче. И тут прям ошпарило – бежит в лес цепочка следов от босых ног. Моргнул Тарас – нету ничего. Только ему не легше. Нечистый играет? Или подсказку кто даёт? Пошёл Тарас, куда дорога влекла. А лес-то не спит. Там стайка снегирей на осинку опустилась, превратила в яблоню. Лиса метнулась огненным сполохом. Берёзка в инее как невеста нарядна, тиха, скромна, руки уронила… И ещё вроде видит Тарас: мелькает сбоку непонятно что, но как ни проворен Тарас, не успевает увидеть. За теми затеями не приметил, как вместо дороги на тропке звериной оказался. Куда занесло? Следки-то неужто попусту привиделись? Нет, ещё чуток пройти… И всё бы ладно, да мороз то за нос щипнёт, то щёки прихватит – успевай, оттирай! О! Опять мелькнуло! Тарас осерчал: «Кто пряталки затеял?! Выходи!» Ровно хихикнул кто, и с дерева на Тараса снег обрушился! Пока отряхивался, глядь, тётка стоит. Маленькая, сухонькая, голова шалешкой ветхой закутана. Тарас обрадовался:

– Тетинька! – Увидал! Цельный день крýгом кружу! – Зачем?.. – не понял Тарас. – Так познакомиться дюже охота! Сказывай, как звать? – Тарасом… – Поверил! Поверил! – тетка захлопала в ладошки, запрыгала, закрутилась, хихикнула: – Да я всех знаю! – Живете тут, тетинька? – Живу! Только в гости не проситься! Чур! Чур! Не удержусь, заморочу, сам и будешь виноват! – А звать-то вас как? – А так и звать – Лярва, – опять хихикнула она. – Не-е, – опешил Тарас, – так не зовут… так ругаются… – Ой, ругаюца-а! – закручинилась тетка. – Еще как ругаюца-а!.. Все им Лярва виновата! А я хорошая! Я весёлая! Я плясунья – ох! ух! Видишь? – Она вдруг, руки в боки, встала перед Тарасом: – Ты меня когда угощать будешь? – А… у меня нет ничего… – А хлебушек-то? – Забыл! – Тарас вытянул из кармана краюху. – Ух, как я люблю хлебушек! М-м-м… благодать… не надышишься! Шишок ваш дразнится: «У нашей Марьи хлеб на особицу! Духмяный, во рту тает!» – Шишок? – Шишка не знаешь? – уставилась тетка. – Домовой ваш! А у меня душа изболелась – ну как Анчутка наперёд меня выманит хлебушек-то. – Кто-кто? – Анчутка! Чертёнок то ись! Ну, дорогу-то тебе сюда кто казал? Лярва вдруг подскочила, уставилась куда-то в лес:

– О-ой, про дела забыла! Пошла я! – она заскакала по снегу. – Постой уж! – услышал Тарас оклик и увидел, как из-за ели вышел большущий кот. Лярва остановилась, приплясывая на месте. – Котинька Баюнчик, мне вот как сильно идти надо! – Не удержалась! – заворчал кот. – Заморочила мальца! У него дело важное, а тебе всё баловство! – Не морочила я! Мы поговорили чуток! Тарас вдруг понял, что опускается ночь. И когда выкрались синие тени из-под елей, из чащобы, заполонили лес? – Мне домой надо! – испугался он. – Вишь чего наделала, худо бестолковое?! – прошипел Кот. – Поди прочь! – Мне бы домой, – взмолился Тарас. – Не хочу я, чтоб мамка и батя пуще горевали! – А зачем пришёл, помнишь? – мурлыкнул Кот. – Я завтра вернусь… – Завтра на эту дорогу не попадёшь. Ноне какая ночь? – Рождество… – Заветное исполняется. Но коль хошь – сей миг дома будешь. – Не хочу… – Правильно, – мурлыкнул Баюн. – Давай-ка спать. – Да как же спать?! Нельзя мне… – Ночь покой любит. Ты мне верь. Рождество нынче. Ты уснёшь, а желание твое неусыпно. – И Баюн скользнул в мохнатые лапы ели. Под ногами пружинила хвоя, ветер шумел в вершинах, а в еловый шатер пробраться не мог, застревал в мохнатых лапах. Тарас лежал на хвое, рядом Баюн мурлыкал долгую песнь, и сладкая дрёма дышала в глаза, и плыли пред ними странные картины: города бело-башенные, и нездешние дебри-леса, и люди в нарядах предивных… Прижался Тарас к Коту, разрумянился во сне. Проснулся один. Огорчённый, продрался скрозь колючий заслон мохнатых лап, – а вот он, Баюн! Да не один, а стоит рядом с чужим мужиком. Тут незнакомец обернулся, глянул на Тараса глазами голубыми, как весеннее небо. – Здрав будь, Тарас Данилыч! – И вам дай Бог, дяденька. – Что, Тарас Данилыч, искал меня? Тарас и не знает, чего сказать. Как бы он искал, коль ни сном, ни духом про незнакомца? – Я хозяин здешний – дядька Лесовик. – Леший! – охнул Тарас. – Рад я, Тарас Данилыч, что не побоялся ты ни мороза трескучего, ни одиночества. Назад не повернул. Ночевать остался. За то награжу. – Тайной?! – Ты её не узнал? А мы? Нас много, полон лес, но открываемся немногим. – А тятенька?.. – Я и открылся, сказать чтоб – хворь его оттого, что шибко осерчал я. Зáчал он рубить дерево, под которым я сладко дремал. И через обиду мою приклеилась к нему хвороба накрепко. Ты вот что, ступай домой, да отцу тихонько скажи: простил тебя Лесовик, и ты его прости. Прощение великую силу имеет. Всё ли понял, Тарас Данилыч? – Спаси тебя Бог, дяденька! – С Рождеством, Тарас Данилыч… И голос Лесовика уж издаля идёт, всё тише… И видит Тарас, что стоит в сенях, и мамка зовёт:

– Тарасик, да поешь ты сперва, непоседа! «Второй раз вчерашний день!» – догадался Тарас, даже не удивившись. Тятенька не вставал ещё. Тарас момент улучил, шепнул:

– Лесовик сказать велел – простил он тебя. И ты его прости. Батя не отозвался – придремал, видать. Но чуток погодя вдруг повернулся, сел:

– Ох, и голоден я нынче! Подхватился Тарас, чтоб плечо бате подставить, помочь. Но сегодня в том надобности не было. Батя и худ, и слаб, а глаза блестят, руки тверды. Много лет прошло, а то Рождество – с радостью, смехом счастливым, было неповторимо, и никогда рождественский ужин не был Тарасу так вкусен, как скудное угощение, стоявшее на столе в тот вечер.