Текст:Дубина Наталья. Аквариумные рыбки (ж. Кукумбер 2008 № 05)

Дубина Наталья — Аквариумные рыбки

Всем бы такую маму, как у меня. Она может станцевать на улице, когда играет весёлая музыка. Я хватаю её за руки, и мы кружимся, а потом смеёмся. И все на нас оглядываются, а маме хоть бы хны. И мне ни капельки за неё не стыдно, ну, разве что чуть– чуть. Тогда мама берёт меня на руки, тихонько дует на мои волосы, а потом начинает щекотать. Я брыкаюсь и вырываюсь, а мама говорит:

– Вот глупышка. Но я уже далеко– далеко впереди – бегу и смотрю, как здорово я отражаюсь в машинах. Одна, вторая, третья… Какая–то машина останавливается прямо напротив меня. Я тоже останавливаюсь и смотрю. Всю меня не видно, только глаза и макушку. И тут рядом со мной отражается мама. Всю её не видно, только до шеи. Она машет машине рукой, и та уезжает. – Смотри, самолёт летит! – кричу я. Я высоко задираю голову и вожу пальцем по весеннему небу. – Хочешь, подарю? – безразлично спрашивает мама. – Но у меня уже есть вчерашний поезд, – говорю я и прищуриваю один глаз. Самолёт становится тоненьким–тоненьким, будто иголка. – Вчерашний поезд… – хмыкает мама и дёргает меня за руку. Но я не движусь с места и всё смотрю наверх. Иногда я говорю то, что не хочу говорить. Слова сами вырываются и говорятся, и от этого так неуютно, как в холодной комнате. Ну, мама, дари, дари скорей, а то улетит! – Какой он, твой самолёт? – спрашиваю я, и даже боюсь взглянуть на маму, как будто это всё решает. Мама пожимает плечами. – Обычный. На боках нарисованы птицы. – Птицы? – подпрыгиваю я. – А на крыльях жёлтые листья. Мы идём по людной улице, я стараюсь улыбаться так, чтобы мама этого не видела – мне кажется, что я выгляжу немного глупо. Но мама изредка смотрит на меня, отворачивается, и только потом улыбается. Я ещё крепче хватаюсь за её руку и прижимаюсь к рукаву. Сегодня у меня есть поезд, самолёт и мама. Ещё позавчера у меня ничего этого не было.

Новая школа пахнет мелом и мокрыми коридорами. Перемена, и я стою в сторонке – в самом–самом углу и думаю, что буду делать, если ко мне кто–то подойдёт. Я не очень умею быть вежливой и смущаюсь. Мне думается, что кто–то спросит:

– Привет, ты новенькая? И я скажу:

– Да. Ты не покажешь мне школу? – Пойдём, смотри, тут у нас учительская… Но никто не подходит, я переминаюсь с ноги на ногу. Все в этой школе какие–то «слишком» – слишком шумные, слишком беззаботные. И вот что удивительно – все они после уроков пойдут домой. И я тоже. В мою сторону идёт какой–то мальчик. У меня начинает так быстро колотиться сердце, что я хватаюсь за свой рюкзак – так спокойнее. Мальчик подходит совсем близко, и тут звонит мой мобильник. Это мама. – Подожди секунду, – говорю я мальчишке, и тот кивает. – Ну как там? – слишком громко говорит мама, и я прикрываю трубку ладонью. – Осваиваешься? – Прошёл только один урок, – шепчу я. – Значит, всё нормально, – говорит мама. – После уроков я тебя заберу. Я кладу мобильник в рюкзак, и мальчишка говорит:

– Ох уж эти родители. – Ну да, – пожимаю плечами я. – Пойдём, я покажу тебе школу. Мы бежим коридорами, и Петер тащит меня за руку. Все двери в кабинеты открыты, изнутри бьёт яркий свет. Петер забегает в один из пустых кабинетов и хлопает ладонью по партам. Я забираюсь на табуретку и поднимаю вверх руки. Зажмуриваюсь и прыгаю вниз. Рядом со мной летит моя мама, вокруг нас пустое небо и птицы. Мы приземлимся где–то на другой планете, где будет столько людей, сколько я захочу. Петер залезает на подоконник и прячется за занавеской. – Тебя видно, дурак, – смеюсь я. Звенит звонок, но это ни капельки не страшно.

Мама стоит под зонтиком у дверей школы. Я быстро сбегаю по лестнице, отталкиваюсь с последней ступеньки и прыгаю к ней. Чуть не сбиваю её с ног, обхватываю за пояс, и мы молча стоим. По зонтику барабанит дождь, а лужи такие большие, что кажется, будто море. Мимо проходит Петер и машет мне рукой. Я поднимаю ладонь. – До завтра! – кричит Нора, и я ей бормочу то же самое. Мы идём под мокрыми деревьями, смотрим на блестящие крыши. Сейчас можно ничего не говорить. Но я не выдерживаю:

– Как же так получилось, что мы не всегда были вместе? – Не болтай глупостей, – говорит мама, и мне становится так легко, как будто я лечу в сантиметрах двух над землёй. Больше мне не нужно – я никуда не хочу улетать. Мы заходим в магазинчик, и мама рассеянно смотрит по полкам. – Хочешь чего– нибудь? – Не знаю, – говорю я и ковыряю кроссовком пол. – Домой… Мама покупает ирисок, клюквенный морс и пачку макарон. Я замечаю на витрине шоколадные монетки, на которых нарисован зонтик. Я тычу в них пальцем, и мама покупает десяток. Я не стану их есть. Интересно, как долго хранится шоколад?

Мой папа не знает, что со мной делать. Мама возится на кухне. Он сидит в кресле напротив, неловко улыбается и молчит. – Ты можешь помочь мне выучить уроки, – подсказываю ему я. – Ты знаешь математику? – Когда–то знал… – смущается папа. Мы никуда не идём и продолжаем сидеть. Почему–то сейчас мне кажется, что я взрослее его. – Я совсем обычный ребёнок, – говорю я. – Прости, – говорит папа. Он вертит в руках коробку с диском и то закрывает, то открывает её. – Ты знаешь… – осторожно говорит он. – Ведь это была моя идея. Ну, взять кого–то. Так что ты не думай… Тина… Твоя мама… Она поначалу была даже против… – Можно мне иногда брать велик из сарая? – перебиваю его я. – Он не слишком большой для тебя? – В самый раз. – Конечно, – выдыхает папа. – Что там у тебя с математикой?

Мы с мамой лезем на чердак. Он весь прокоптился пахучими травами. Я провожу пальцем по пыльным балкам, дую на книги. Мама манит меня пальцем, и я даже вскрикиваю – на чердаке лодка! Мы садимся в неё, держимся за борта и раскачиваемся. По крыше всё ещё барабанит дождь. Я хватаюсь за вёсла. – Куда тебя отвезти? – спрашиваю я маму. – Куда– нибудь подальше, – говорит мама. – Но так, чтобы к вечеру вернуться. Я неумело размахиваю вёслами, но мы плывём. Куда–то вверх – к звёздам, а среди звёзд болтаются острова. Мы подплываем совсем близко, я дотрагиваюсь веслом до берега, отталкиваюсь – и мы движемся дальше. Мама зевает. – Морская болезнь, – улыбается она. – Хочешь, спою тебе колыбельную? – предлагаю я. – Если можно, – говорит мама и сворачивается клубочком на широком лодочном сидении. Я пою все песни, которые только знаю, но медленно – и получается колыбельная. Мама засыпает, я укрываю её слегка пыльным пледом. Мы плывём дальше – мимо полузатопленного острова, мимо стаи воздушных дельфинов, проплываем мимо чьего–то светящегося окна… – Итта… – беспокойно бормочет мама во сне. – Итта… Я улыбаюсь и глажу её по щеке. Итта – это я. Внизу скрипит лестница. – Ах, вот вы где! – говорит папа и влезает на чердак. Я показываю на спящую маму и прикладываю палец к губам. – Поплывёшь к Сириусу? – шепчу я. Папа садится рядом со мной и берёт второе весло. Оказывается, вместе грести – гораздо быстрее.

Я никак не могу привыкнуть к своей комнате. Цветные обои с нарисованными зверюшками. Куча игрушек. Ковролин, в котором можно утонуть, всякие девчоночьи штуки. Вечером я стою посреди комнаты, держу в руке бутерброд и смотрю на потолок. На потолке нарисованы аквариумные рыбки. Мама стоит на пороге, но я этого не вижу. – Ужасно глупо, правда? – спрашивает мама. Я вздрагиваю от неожиданности. – Нет, – испуганно говорю я. – Нисколечки! – Пойдём, – говорит мама, – переселяешься. Я хочу что–то крикнуть, но мама уже уходит. Я хватаю за лапу плюшевого мишку и бегу за ней. Моя новая комната завалена старыми журналами, диван не раскладывается до конца, а обои – в ромбик. Мама ложится сзади и дышит мне в затылок. Всё так хорошо, что у меня почему–то капают слёзы. Я вытираю их плюшевым мишкой. – Мама… – говорю я. – Да, Итта, – говорит мама и целует меня в макушку. Я засыпаю, и мне снится Петер, как он сидит на своей первой парте. Я посмотрела потом – рыбки на потолке были нарисованы гуашью.

Мы с мамой идём рядом с моим детским домом. Я болтаю, болтаю и стараюсь не смотреть на здание. – Сегодня учительница вызвала меня к доске, – тараторю я. – Нужно было решить задачку, простую такую, знаешь. А потом на перемене мы рисовали мелом. Я нарисовала цветок и тебя. А Петер совсем рисовать не умеет, он прямо как маленький, такие каракули. Смотри, какое большое дерево! Мой голос слегка дрожит, и мама как будто специально подходит ближе к забору. Я замолкаю и закрываю глаза. – Ты что же, совсем нас забыла, Итта? – доносится до меня. У забора стоит Калачик. Он маленький, у него светлые мягкие волосы и грустные глаза. Он прижимается к забору щекой и часто моргает. Я смотрю на маму. – Давай зайдём, – говорит она. Мы открываем скрипучую калитку, и Калачик хватает меня за руку. Я ерошу ему волосы. Здание совсем не страшное, а за забором вместе со мной – мама. Мы катаем Калачика на карусели, он смеётся. Садимся на скамейку, мама достаёт термос и наливает нам чай. – Идика забрали, – говорит Калачик и трёт ладошкой нос. – Он передавал тебе привет. – Вот как, – говорю я. Мы с Калачиком носимся между деревьями, а мама нас ловит. А потом мы гоняемся за Калачиком. – Хватай его, Итта! – весело кричит мама. Калачик визжит и хохочет. Из окон детского дома на нас смотрят, но никто не решается выйти. Как будто могут нас спугнуть. Я изредка улыбаюсь им, чтобы им было не грустно. Они прижимают ладони к стеклу и беззвучно открывают рты. – Мы будем заходить, – обещаю я. – После уроков. Калачик провожает нас до поворота. Когда я жила ещё здесь, Калачик рассказывал мне, что родители бывают трёх видов: добрые, злые и никакие. Теперь я знаю, что четырёх. Добрые, злые, никакие и твои.

Я сижу на маминой работе. Верчусь на крутящемся стуле, жую печенье и болтаю ногами. – Посидишь пять минут, ладно? – спрашивает мама. Я киваю и выкладываю на столе карандаши. Получается домик. – Я быстро, – говорит мама и уходит. – Можешь поиграть на компьютере. На мамином столе звонит телефон, я поднимаю трубку и молчу. – Алло? – говорят в трубке. – Алло? Тина? Алло, слышите меня? – Это Итта, – говорю я и нажимаю на рычаг. Слушаю, как часто пикает в трубке. Вокруг меня собираются люди, почему–то посмеиваются и шепчутся. – Это та самая девочка, – доносится до меня. Какая–то женщина улыбается мне и спрашивает:

– Привет. Тебе сколько лет? – Достаточно, – огрызаюсь я, и все снова смеются. – Тебе нравится у папы и мамы? – спрашивает она. – Хочешь конфетку? Я дуюсь и молчу. – Какая неразговорчивая девочка, – качает головой женщина. – Ты всегда так молчишь? Я встаю со стула и ухожу. – Куда же ты? – спрашивает женщина. – В туалет, – говорю я и стараюсь не слушать, как они хохочут. В коридоре мама хватает меня за руку. – Прости, – мама прижимает меня к себе. – Прости. – Тебе звонили, – тихо говорю я. – Кто? Я пожимаю плечами. – Мы только заберём сумку, ладно? – виновато говорит мама. Она смотрит на всех так грозно, что никто не решается подойти. На мамином столе я замечаю свою фотографию в рамке. – Это просто так, – смущается мама. Я роюсь в кармане, достаю оттуда слегка завявший одуванчик и кладу на фотографию. Мы улыбаемся друг другу, хотя нам почему–то немного грустно. Мы выходим из здания, и я иду по поребрику, расставив руки в стороны. – Хочешь, я всегда буду дома? – внезапно спрашивает мама и осторожно смотрит на меня. – Нет, что ты, – говорю я. Я не знаю, как по– другому сказать, что иногда я должна скучать по ней.

Утром дверь на кухню закрыта, а за ней о чём–то говорят мама с папой. Я на цыпочках крадусь к двери, сажусь, прижимаясь спиной к стенке. Обхватываю колени и прислушиваюсь. Становится страшно – вдруг они станут говорить про меня? Мне ужасно стыдно, но я не могу сдвинуться с места. Наверное, на краю пропасти дышится так же тяжело. Гремит посуда, и вот папа говорит:

– День сегодня отличный. Можно съездить. – Да, – говорит мама. – Но попозже. Пусть Итта выспится. Она набегалась вчера. Давай не шуметь. – А я вовсе и не сплю, – говорю я, просовываю пальцы под дверь и открываю её. Мама усаживает меня на колени, я пью чай из её кружки. Она подворачивает мне рукава махровой пижамы и, улыбаясь, посматривает на папу. Я отклоняюсь назад, потягиваюсь и съезжаю с маминых ног, как будто с горки. Папа сидит на подоконнике, трёт кулаком глаза и пьёт кофе. Он ужасно смешной.

Мы с папой и мамой идём по подземному переходу. Он длинный и такой запутанный, что одна бы я потерялась. Но вот уже видно выход, и ветер задувает в него солнечные пылинки. Какой–то парень играет на флейте, и внутри у меня что–то щекочется. – Знаешь, мам, – говорю я. – А я могу писать стихи. – Какие? – спрашивает мама. – Ещё не знаю, какие, – говорю я. – Но точно знаю, что могу. Мы с папой бежим наверх, перескакивая сразу через несколько ступенек, и наверху ждём маму.

– Куда дальше? – спрашивает мама. Папа машет рукой:

– Туда. Я крепко держу папу за руку. Без него мама тоже потерялась бы.

В электричке почти пусто. Я скачу по вагону, выбираю места посерёдке и сажусь к окну. – Поехали! – машу рукой я, и поезд отправляется. Мама разувается и залезает с ногами на сиденье. У неё полосатые носки, а в мои волосы она вплела сегодня серебристые ленточки. Мы едем по длинному мосту. Внизу не река, а здания и деревья. – Вон наш дом, – говорит мама и показывает в окно. – Где? Я не вижу, мама! – подскакиваю я, становлюсь на сиденье и выглядываю в форточку. Дует прохладный ветер, и я щурюсь.

– Вон же, – говорит мама и снова куда–то показывает. Домов так много, что я ничего не могу разглядеть. – С зелёной крышей, – подсказывает папа. Надо же, я до сих пор не знала, какая крыша у нашего дома. Я тут же замечаю его и машу рукой, как будто он может ответить. Мы выезжаем за город, и с каждой станцией мне становится всё больше не по себе. Мне думается – какие они, бабушка с дедушкой? Будут ли задавать странные вопросы? Понравлюсь ли я им? Я нахлобучиваю на голову панамку и отворачиваюсь к окну. – Ты чего? – спрашивает мама и дёргает меня за мизинец. Я только вздыхаю. – Они тебе понравятся, – говорит мама и достаёт шоколадку. Папа мотает головой, и мама разламывает шоколадку пополам. Я запиваю шоколад минералкой и сажусь рядом с мамой. – Смотри, какой смешной пёс, – говорит мама. Пёс на станции виляет хвостом и пытается допрыгнуть до нашего окна. Я высовываюсь в форточку и бросаю ему кусок шоколадки. Он обнюхивает её, фыркает и становится на задние лапы. Поезд трогается, и пёс долго бежит за нами. Потом он отстаёт. Я не вижу, но знаю – он садится, бьёт хвостом по пыльной земле и смотрит нам вслед.

Бабушка с дедушкой ждут нас на станции. Дедушка худой и долговязый. Он протягивает мне руку, и я крепко жму её. Бабушка низенькая и немного растерянная. Она то улыбается, то вздыхает. – Вот и славно, – вздыхает она и ласково смотрит на меня. – А то мы уже заждались. Мне кажется, что она хочет обнять меня, но почему–то не решается. Мы идём вперёд по незнакомой дороге. – Надо же, – говорит мне бабушка. – А у тебя пуговица отрывается. Бабушка дотрагивается до пуговицы у меня на животе. – Где? – спрашиваю я и опускаю голову. – Попалась, – хитро говорит бабушка и осторожно хватает меня за нос. У бабушки тёплые и шершавые ладони. – Смотри, а меня вчера оса укусила, – говорю ей я и показываю руку. Я оглядываюсь на маму с папой. По– моему, они тоже довольны. В моём рюкзаке лежит шоколадная монетка с зонтиком. Дома у бабушки с дедушкой, когда никто не видит, я забрасываю её далеко под шкаф. Говорят, так делают, чтобы вернуться.

На каждой руке по пять пальцев. На двух – десять. Я быстро дёргаю ладонью туда– сюда, и вместо неё вижу какое–то размытое пятно. Сегодня мне десять лет. Папа подарил мне велик и смешного игрушечного бегемота. Мама в каждом ромбике обоев в моей комнате нарисовала то лодку, то парусник, то пароход – как я её и просила. Уже пришли Нора с Майкой, и Тим – он что–то им рассказывает. Звонит звонок, и я бегу открывать. Это Петер. Петер с порога суёт мне в руки большой пакет и цветы:

– Это тебе, в общем. Он как–то слишком быстро разувается и убегает дальше в дом. В пакете лежит подушка в виде сердечка и открытка. Мама смотрит на меня через открытую дверь с улицы. Мы с ней удивлённо переглядываемся. Она машет рукой, и я бегу к гостям. Мама уходит. Но ненадолго – она отпросит Калачика и вернётся. Петер обещал показать ему, как делать из бумаги правильные самолётики.

– Ненавижу! – кричу я и громко всхлипываю. – Ненавижу! И зачем вы меня только взяли! – Итта, ты что, что с тобой? Мама трогает меня за плечо, но я сбрасываю её руку и рыдаю. Я и сама не знаю, что со мной. Только что–то внутри разрывается, и мне хочется далеко убежать – на край света. Я зашвыриваю подальше солёного плюшевого медведя. Он ударяется о стену и с каким–то всхлипом падает на пол. Папа хочет что–то сказать, но я хрипло кричу:

– Не трогайте меня! Никогда, никогда! Зачем я вам? Я сую босые ноги в кроссовки, выбегаю на улицу и мчусь куда–то туда, в сторону пристани. Слёзы заливают мне лицо. Папа и мама растерянно смотрят друг на друга и бросаются вдогонку. Я плачу не из– за них, а из– за себя. Что на меня нашло? Зачем я всё это сказала? Позади меня дом с зелёной крышей, но мне больше некуда возвращаться. Я просыпаюсь в слезах. Папа гладит меня по лбу:

– Итта, родная, успокойся, это сон. Ну что же ты… Я смотрю на него и всё ещё не верю. Из– за слёз я вижу папу, будто через стекло. Я ещё раз всхлипываю и бросаюсь ему на шею. Папа теперь совсем настоящий. Его зовут Пауль. Он сажает меня на плечи, и мы галопом скачем к маме на кухню. На завтрак у нас сегодня яичница с помидорами.