Текст:Дорофеев Александр. Крылатые слова (ж. Кукумбер 2005 № 5)
Дорофеев Александр — Крылатые слова
Художник: Анохина Александра
Известно – в самом начале было слово. То есть Некто произнёс его ещё до того, как появились леса, моря, горы, звери и человек. Вероятно, слово летало. Только и остаётся летать, когда кругом пустота. Огромное, безымянное, порхало во мраке, стремясь, как ночная бабочка, к будущему свету. И непременно вспоминается тут один родственник – генерал от воздушных сил.
«Небесный генерал, – ласково говорила тётя Муся. – И фамилия крылатая – Евгений Бочкин!» Небесный генерал был к тому же мудрым генералом. Мы с тётей обмирали, вслушиваясь в его загадочную, складную и немножко тёмную речь, сошедшую с заоблачных высот. Его слова не то чтобы порхали, но проносились, как истребители, грохоча воздушными барьерами. Обыкновенно с порога он огорошивал:
– Мир хижинам, война дворцам! И в прихожей продолжал, шумно раздеваясь и принюхиваясь:
– Что день грядущий мне готовит? – Его мой взор напрасно ловит, – вставляла тётя Муся. А мама с кухни кричала:
– Луковый суп и пирожки с мясом! – Я памятник себе воздвиг! – одобрял Бочкин. – И всё-таки она вертится! Эти восклицания создавали нечто торжественно-строгое, как военный парад, когда, будто из-под земли, возникают шеренги и, врубив по булыжникам, исчезают без следа, вроде не было, и – вновь из-под земли, с эполетами, аксельбантами, сияющими трубами и барабанами. Сердце томилось, и я пробовал вникнуть, завязать беседу. – Что вертится? Памятник? – И кто-то камень положил в его протянутую руку, – сурово вздыхал генерал. Тётя увлекала его к столу, где живо вкладывала в руки пирожки с мясом. Кажется, генералу Бочкину не хватало понимания в нашем доме. Ещё тётя, куда ни шло, кое-что улавливала. Я тщился. А мама и не старалась, оставаясь равнодушной, глухой к генеральской воздушной речи. – Через тернии к звёздам, – улыбался ей Бочкин. – Ещё супу подлить? – спрашивала она. Настолько её слова выпадали из парадного строя, что неловко становилось. А я глядел на генерала, как древний скиф на каменную бабу, – с почтеньем, робостью и множеством вопросов. – Что такое – тернии? – Уме недозрелый, – покачивал головой Бочкин, – плод недолгой науки. Курам никогда до облак не подняться! Где-то тут, видно, и был запрятан ответ, но разгадать не удавалось, и муки отражались на моём лице. – Евгений, говорите проще, не будоражьте ребёнка, – просила мама. – У него и без того в голове тернии – колючие заросли. Вообще сплошная каша! – Маслом не испортишь, – возражал генерал. – С детских лет – холодный душ да меткое крылатое слово! Впервые услыхал я о крылатых словах, и сразу представил, как они, подобно гусе-лебединым стаям, летают по небу, садятся на деревья и вьют порою гнёзда, из которых выпархивают маленькие крылатые словечки. Стоит произнести и – ф-р-р-р! – взлетели. Так захотелось приручить их, чтобы выпускать, когда вздумается, как голубей из голубятни. И вот что любопытно – именно тут мне и попалась под руку взъерошенная, как драчливый воробей, книжица, где крылатые слова сидели по алфавиту, точно в клетке, изобильно, будто на птичьем дворе. Уже через пару дней я беседовал с генералом на равных. – Пришёл! – объявил он от дверей. – Увидел-победил! – Лиха беда начало! – подхватил я. – Мозоль не пуля, а с ног валит! – Так точно, – растерялся Бочкин и сказал неуверенно. – Из искры возгорится пламя. – От малой искры большой пожар бывает. И то бывает, что овца волка съедает, – шпарил я без заминки. – Кто не окопается, тот пуль нахватается. Мои слова были явно складнее и звонче генеральских, как мелкие певчие птички в сравнении, к примеру, с индюками. Он, ещё не желая сдаваться, поглядел на испуганную тётю:
– О чём шумите вы, народные витии? Откуда эта песня песней, Мусьен? – По щучьему веленью, – залепетала невпопад тётя, оттесняя меня из прихожей, – по моему хотению. Крылатые слова кружились над моей головой плотной стаей, как вороньё по осени. – Любит дед чужой обед! Законною женою будь доволен и одною! Ешь с голоду, а люби смолоду! – На что он намекает?! – побледнел вдруг Евгений Бочкин. – Час разлуки, час свиданья. Пришли, понюхали и пошли прочь… Извините, умываю руки. – Он поклонился и бежал с поля боя в туалет. Меня тут же отправили делать уроки. Однако я слышал, как генерал приговаривал в гостиной:
– Посеешь ветер – пожнёшь бурю! С тех пор он всё реже появлялся на пороге. – Знаешь, поступай в военное училище, – сказал он мне однажды. – Мой сынок, на что балбес, а уже полковник. И это были подлинные генеральские слова, окрылевшие со временем. А я никак не мог остановиться – гроздья крылатых слов висели на языке, заклёвывая насмерть любое обыкновенное. – Это болезнь! – ужасалась мама. – Ты совершенно оглупел! Скажи хоть одно простое слово! Я пытался, но – увы! – чужие, изрядно затрёпанные, вились, орали и били крыльями, как на птичьем базаре. Казалось, у них отрастают крысиные хвосты и зубы. – Прежде думай! Думай прежде, чем рот раскрывать, – умоляла мама. – Свои мысли – свои слова! Погоди, когда вернутся. Долго пришлось молчать, поджидая. Возвращались робко, с опаской. Конечно, не летали. Скромные, рябенькие. Подобно курам, бескрыло прыгали с насеста. Да и то радовало! И как здорово, думаю я сейчас, что никто не знает, как звучит то слово, которое было в самом начале. Не твердят, не затаскивают его. Оно, это первое слово, вольное. Приятно думать об этом никому не ведомом слове. Вообще хорошо помолчать и подумать. А кто много болтает, тот врагу помогает!