Текст:Демурова Нина. Льюис Кэррол — Месть Бруно (продолжение) (ж. Кукумбер 2003 № 8)

Демурова Нина — Льюис Кэррол — Месть Бруно (продолжение) Рубрика: Перевод

(Продолжение. Начало в номере 7) – Давай сделаем так: ты прополи клумбу, а я рассортирую камешки, чтобы разметить дорожки. – Идет! – воскликнул Бруно. – И за работой я тебе расскажу про гусениц. – А-а, послушаем про гусениц, – согласился я, придвигая к себе кучку камешков и начиная сортировать их по цвету. И Бруно заговорил, но тихо и быстро, словно про себя. – Сижу я вчера на опушке у ручья и вижу двух маленьких гусениц. Зеленых-презеленых, с желтыми глазами, а они меня не замечают. Одна несет крылышко мотылька – большое крылышко, сухое и всё в перьях. Она ведь не сумеет его съесть, правда? Может, она хотела сделать из него себе накидку на зиму? – Может быть, – согласился я, потому что Бруно посмотрел на меня в ожидании ответа. Малыш довольно вздохнул и весело продолжал:

– Понимаешь, она не хотела, чтобы другая гусеница заметила это крылышко, и знаешь, что она придумала? Тащила его левыми ножками, а идти старалась правыми! Ну и конечно, перевернулась в результате. – В результате чего? – подхватил я последнее слово. По правде сказать, я не очень-то его слушал. – Перевернулась, – совершенно серьезно повторил Бруно, – и если б ты когда-нибудь видел, как гусеницы переворачиваются, ты бы понял, что это серьезно, и не сидел бы и не смеялся. Не буду тебе больше рассказывать! – Честное слово, Бруно, я не хотел смеяться! Честное слово! Посмотри, я опять серьезен. Но Бруно лишь сложил руки и сказал:

– Можешь не говорить. У тебя в глазу смешинка – он совсем как луна. – Разве я похож на луну, Бруно? – спросил я. – Лицо у тебя большое и круглое, как луна, – проговорил Бруно, задумчиво глядя на меня. – Конечно, оно не светится так ярко, и потом оно чище. Я не смог сдержать улыбки. – Знаешь, Бруно, я свое лицо мою. А луна этого никогда не делает. – Правда?! – вскричал Бруно, подаваясь всем телом вперед, и убежденно зашептал:

– Лицо у луны с каждой ночью становится все грязней и грязней, пока совсем не почернеет. А когда оно всё вот так… – и он провел рукой по своим розовым щечкам, – тогда она его моет. – И тогда оно снова становится чистым, да? – Но не сразу, – ответил Бруно. – Сколько тебе всего надо объяснять! Она его отмывает понемножку, только начинает с другого края. Все это время он спокойно сидел, сложа руки, совершенно забыв о прополке. Пришлось мне сказать:

– Сначала дело, а потом развлечение! Пока не покончим с этой клумбой, разговаривать не будем. На несколько минут воцарилась тишина: я сортировал камешки и c улыбкой наблюдал, как работает Бруно. Он все делал по-своему: прежде чем полоть, он измерял клумбу мышью, словно боясь, как бы клумбы не уменьшилась после прополки; а один раз, когда клумба оказалась длиннее, чем ему хотелось, он забил по мыши кулачками и закричал:

– Ну вот! Опять не так! Почему ты не держишь хвост прямо, когда я тебе говорю? Мы продолжали работать, как вдруг Бруно зашептал:

– Знаешь, что я сделаю? Я достану тебе приглашение на ког’олевский обед. Я одного главного официанта знаю. Я рассмеялся. – Разве гостей приглашают официанты? – Не к столу! – заторопился Бруно. – А помогать, понимаешь? Ты бы хотел, правда? Подавать тарелки и всё такое. – Но это не так приятно, как сидеть за столом, а? – Конечно, – согласился Бруно, словно сожалея о моем невежестве, – но, знаешь, ты ведь даже не сэр и не можешь на это рассчитывать. Я кротко ответил, что это, конечно, так, только уж если я иду на обед, то всегда предпочитаю сидеть за столом. Бруно тряхнул головой и обиженно заметил, что я могу поступать, как хочу, но он-то знает многих, кто не пожалел бы собственных ушей, только бы попасть к королю на обед. – А сам-то ты когда-нибудь был на обеде, Бруно? – Меня один раз в прошлом году приглашали, – отвечал он серьезно. – Я мыл тарелки из-под супа… нет, из-под сыра… это было весьма возвышенно. И еще я принес Герцoгу Одуванчиков стакан сидра – это уж было просто великолепно! – Да уж, правда! – согласился я, прикусив губу, чтобы не рассмеяться. – Верно? – серьезно переспросил Бруно. – Такую честь, знаешь, доверят не всякому! Его слова заставили меня задуматься о тех весьма странных вещах, которые в нашем мире зовутся «честью», – ведь чести в них ни каплей не больше, чем в том, что так порадовало бедного Бруно (надеюсь, он начинает вам немножко нравится, несмотря на свои шалости?), когда он отнес стакан сидра Герцогу Одуванчиков. Не знаю, как долго я размышлял бы таким образом, если бы меня внезапно не позвал Бруно. – Ой, иди поскорее сюда! – вскричал он в страшном волнении. – Хватай её за другой рог! Мне больше её не удержать! Он отчаянно боролся с огромной улиткой, схватив её за один рог и чуть не сгибаясь пополам в стремлении перетащить её через травинку. Я понял, что так мы с цветником никогда не покончим, и потому тихонько отобрал у него улитку и положил её на берег, где он не смог бы её достать. – Мы ею займемся потом, Бруно, – сказал я, – если и впрямь захотим её поймать. Только зачем она нам? – А зачем вам лиса, когда вы её ловите? – возразил Бруно. – Я знаю, вы, большие, охотитесь на лис. Я постарался привести хоть одно серьезное объяснение для охоты на лис, которой занимаются «большие», и объяснить ему, почему он не должен охотиться на улитку, но ничего не мог придумать. В конце концов, я сказал:

– Пожалуй, лисы ничем не лучше улиток. Когда-нибудь я сам попробую поохотиться на улиток. – Надеюсь, ты не пойдешь на них в одиночку? Это было бы глупо! Ведь ты ни за что её не дотащишь, если кто-нибудь не возьмет её за второй рог! – Разумеется, один я не пойду, – ответил я серьезно. – Кстати, тебе больше всего нравятся улитки с раковинами или без? – Ах, нет, на таких мы никогда не охотимся, – сказал, вздрогнув, Бруно. – Они всегда такие сердитые, и потом, если на них упасть, они такие липкие. Мы уже почти покончили с цветником. Я принес фиалок, и Бруно помогал мне посадить последнюю из них, как вдруг он остановился и сказал:

– Я устал. – Так отдохни, – посоветовал я. – Я могу всё сделать без тебя. Бруно не стал ждать второго приглашения и тотчас принялся укладываться на свою мышь. – Я спою тебе песенку, – сказал он, подтянув её поближе. – Пожалуйста, – попросил я. – Мне будет очень приятно. – А какую песенку тебе спеть? – спросил Бруно и перетащил мышь так, чтобы ему удобнее было на меня смотреть. – Самая веселая – «Звени, земля»! Такой откровенный намек нельзя было пропустить мимо ушей; однако я на миг для виду задумался и наконец сказал:

– Пожалуй, «Звени, земля!» будет мне приятнее всех других. – Видно, ты хорошо разбираешься в музыке, – заметил Бруно радостно. – А сколько колокольчиков? И он сунул большой палец в рот, чтобы помочь мне сделать выбор. Поблизости рос всего один колокольчик, и потому я серьезно ответил, что на этот раз хватит одного; сорвав колокольчик, я подал его Бруно. Тот разок-другой провел рукой по цветкам, словно музыкант, пробующий инструмент, – послышался прелестный звон. Никогда прежде я не слышал цветочной музыки – ведь её можно услышать только в «нездешнем» состоянии. Не знаю, как дать вам о ней представление, скажу лишь, что она звучала, словно перезвон колоколов за тысячу миль от меня. Убедившись, что цветки настроены в тон, Бруно уселся на свою мышь (он, казалось, нигде больше не чувствовал себя так удобно) и, глядя на меня с веселой усмешкой в глазах, запел. Проснулся филин, и долины

Потемнели.

Играют эльфы на малиновой

Свирели.

Лесного славя короля,

Ты пой, земля! Первые четыре строки он пропел бодро и весело, позвякивая в такт колокольчиками; а последние две – медленно и нежно, и только помахивал колокольчиками над головой. Закончив первую строфу, он остановился для объяснений. – Нашего короля зовут Обервон, – сказал он, (видно, он имел в виду Оберона), – а живет он за озером – вон там! – и иногда приплывает сюда в лодке – тогда мы идем его встречать – и поем эту песню, понимаешь? – А потом идете к нему обедать? – не удержался я. – Не разговаривай, – остановил меня Бруно, – а то песня прерывается. Я пообещал больше не разговаривать. – Сам я никогда не разговариваю, когда пою, – заявил Бруно серьезно, – и ты тоже не должен. Затем он снова тронул колокольчики и запел: Струятся звуки тут и там

Луна смеется.

И звон волшебный по холмам

Летит и льется.

Лесного славя короля,

Звени, земля! Вон там, на ветке – огонек.

Смотри: мерцает!

Стащила фея уголек

И с ним играет.

Лесного славя короля,

Не спи, земля! Поторопись! Нас песня ждет

И славный ужин.

Роса, сладчайшая, как мед –

И мед не нужен.

Лесного славя короля,

Пируй, земля! – Тише, Бруно, – прошептал я предостерегающе. – Она идет! Бруно смолк как раз вовремя, так что Сильви его не услышала; увидев, как она осторожно пробирается меж высокой травы, он нагнул, словно маленький бычок, голову и бросился к ней с криком:

– Смотри в другую сторону! Смотри в другую сторону! – В какую? – спросила испуганно Сильви, оглядываясь по сторонам, чтобы понять, откуда может грозить опасность. – Вот в эту! – произнес Бруно, осторожно поворачивая ее лицом к лесу. – Теперь попяться – осторожно – не бойся, ты не оступишься! Но Сильви все же оступилась; сказать по правде, он в спешке повел её там, где было столько камешков и палочек, что непонятно, как она вообще устояла на ногах. Впрочем, он был слишком взволнован, чтобы думать о том, что делает. Я молча указал Бруно, откуда лучше увидеть весь цветник; это была маленькая, не больше картофелины, кочка, и когда они поднялись на неё, я отступил в тень, чтобы Сильви меня не увидела. Я слышал, как Бруно радостно закричал:

– А теперь смотри! Я услышал громкое хлопанье в ладоши, но хлопал один лишь Бруно. Сильви молчала – она стояла и, крепко сжав руки, глядела на цветник, – я испугался, что он ей совсем не нравится. Бруно тоже с волненьем следил за Сильви, и когда она спрыгнула с кочки и пошла между клумбами, он осторожно последовал за ней; ему, видно, хотелось, чтобы она высказала своё мнение без подсказок. Наконец, она глубоко вздохнула и торопливо произнесла, не заботясь о правильности фразы:

– Это самое прекрасное, что я никогда не видела в жизни! Малыш так обрадовался, как если бы это решение вынесли все английские судьи и присяжные, взятые вмести. – Неужели ты все сделал сам, Бруно? – воскликнула Сильви. – И все это для меня? – Мне немножко помогли, – отвечал Бруно, радостно смеясь. – Мы целый день работали… я думал, тебе понравится… Тут губы у бедного малыша задрожали, он расплакался и, подбежав к Сильви, крепко обнял её за шею, уткнувшись лицом ей в плечо. Голос у Сильви дрогнул, и она прошептала:

– Да что ты? Что с тобой, милый? Она попробовала приподнять его голову и поцеловала его. Но Бруно все льнул, всхлипывая, к ней и ни за что не хотел успокаиваться, пока во всём ей не признался. – Я хотел… испортить твой цветник… сначала… но я ни за что… ни за что…

И он снова зарыдал, заглушая конец фразы. Наконец, он с трудом произнёс:

– Мне было весело… сажать цветы… для тебя, Сильви… Мне никогда раньше не было так весело… И он поднял голову, так что Сильви смогла, наконец, поцеловать его розовые щечки, мокрые от слез. Теперь уж и Сильви расплакалась. – Бруно, милый! – только и говорила она. – Я никогда не была так счастлива… Но почему плакали эти дети, которые никогда прежде не были так счастливы, так и осталось для меня тайной. Я тоже чувствовал себя счастливым, только я, конечно, не плакал: ведь «большие», знаете ли, никогда не плачут, – мы предоставляем это волшебному народцу. Правда, с неба в это время, верно, прыснул дождичек, потому что я обнаружил у себя на щеках несколько капель. Потом они прошлись по всему садику, разглядывая каждый цветок; они шли медленно, словно выводили длинную фразу, где запятыми служили поцелуи, а точкой – крепкое объятие, когда, наконец, они добрались до конца. – А знаешь, Сильви, это была моя лесть, – сказал Бруно, важно глянув на неё. Сильви весело рассмеялась. – Как это? – удивилась она и обеими руками откинула назад свои густые каштановые кудри, взглянув на Бруно с улыбкой, хотя в глазах у неё всё ещё стояли слезы. Бруно глубоко вздохнул и с напряжением произнес:

– Нет, я хотел сказать «месть» – теперь понимаешь? И он с такой радостью и гордостью взглянул на нее, оттого что наконец-то произнес это слово правильно, что я прямо-таки позавидовал ему. Сильви, пожалуй, не очень-то его поняла, но чмокнула в обе щечки, что тоже было неплохо. И, нежно обнявшись, они пошли между лютиков дальше, со смехом переговариваясь на ходу и ни разу даже не обернувшись на меня, бедного. Впрочем, нет, прежде чем скрыться из виду, Бруно разок повернул слегка голову и на прощанье кивнул мне проказливо через плечо. Вот и вся благодарность за мои труды. Вы, я знаю, сожалеете, что моя история на этом кончается, – не правда ли? – и потому я скажу вам ещё одну вещь. Под самый конец я увидел, как Сильви наклонилась, положила руки Бруно на плечи и ласково сказала:

– Знаешь, Бруно, я забыла это трудное слово, пожалуйста, скажи мне его снова. Ну же! Один разок, милый! Но Бруно не стал его повторять.