Текст:Глебов Алексей. Старик и воробей (ж. Кукумбер 2007 № 09)

Глебов Алексей — Старик и воробей

Я не знаю, сколько живут воробьи и когда кончается их воробьиный век, но Чир был стар. У него уже не было той ловкости и сноровки, той дерзкой воробьиной прыти, которые всегда были украшением многочисленного рода воробьёв. Из всех времен года Чир больше всего не любил зиму, впрочем, зиму не любят не только старые воробьи. В морозы Чир сидел на тополе, на своей любимой ветке, у небольшого двухэтажного дома, улетая иногда ненадолго погреться к высокой котельной трубе. Погревшись, он возвращался на тополь и часами сидел, нахохлившись. Ждал… В доме было много окон, из форточек иногда летели крошки. Но это случалось редко. Чаще всего открывалась форточка среднего окна, против которого и выбрал себе место Чир. На крошки слетались с веток тополя молодые воробьи, бойкие, драчливые и проворные, а Чир подлетал всегда последним… И удивительно: когда он садился, из форточки летела ещё горсть крошек. Чир и не подозревал, что именно ему, старому Чиру, летели эти крошки, что хозяин окна, против которого всегда сидел Чир, знал старого воробья, и не только знал, но и любил его. Чир часто видел, когда окно было не слишком замерзшим, старика с мохнатыми кустиками бровей. Старик подолгу стоял грустный, потому что так уж получилось у него в жизни, к старости он остался совершенно один. Чир тоже уже давно жил один, была у него в молодости воробьиха, да он и не помнит, когда она пропала. Может, состарилась и умерла, а может, подстрелил её из рогатки какой-нибудь озорник мальчишка. Лютовала зима. Свистел ветер в ветвях деревьев, кружился на крышах снег, люди надели меховые шапки, повязались шарфами, подняли воротники. Старик, закутанный в башлык, выходил из дверей дома с хозяйственной сумкой и уходил куда-то, наверное, в магазин. Вскоре он возвращался, и тогда через некоторое время открывалась форточка… Поклевав крошек, Чир оживал. Ему уже не страшны были ни ветер, ни мороз, ни метель. Взлетев на свою ветку, он распускал попышнее перья, чтобы было теплее, и сладко дремал… И тогда снились ему счастливые воробьиные сны. Я никогда не видел воробьиных снов, поэтому и описать их не могу. Может быть, Чир видел себя молодьм, когда он, бойкий и проворный, ухаживал за своей воробьихой, а может, ему снилось лето или весна… Однажды старик простудился и заболел. Всё реже и реже открывалась форточка его окна, и Чиру приходилось летать в другие места добывать себе корм. Но это было трудно, потому что Чир, как вы знаете, был стар. Раздобыв несколько крошек, он неизменно возвращался на свой тополь и ждал. Но однажды, пока он летал за кормом, старика увезли в больницу, и форточка перестала открываться совсем. …Всё холоднее становилась зима. Иногда ветер так раскачивал тополь, что невозможно было удержаться на ветке, и тогда Чир летел греться к котельной трубе… Всё труднее стало добывать корм, и если и удавалось иногда где-нибудь увидеть несколько хлебных крошек, то их раньше него склевывали бойкие молодые воробьи. Голодный он прилетал на свой тополь и уже без всякой надежды смотрел на окно, которое теперь всегда было тёмным, замёрзшим, покрытым наледью. Чир загрустил. Ему казалось, что он уже никогда не увидит доброго старика с кустиками чуть нахмуренных бровей. И вот однажды, под вечер, он уже стал засыпать, в окне старика загорелся огонь. А утром, когда тусклое зимнее солнце осветило землю, открылась форточка, и худая стариковская рука, он её хорошо знал, бросила полную горсть крошек… – Жив! Жив! Жив! – защебетал Чир. И холодная зима теперь не казалась ему такой лютой.