Текст:Гиневский Александр. «Маэстро, вы готовы?» (ж. Кукумбер 2011 № 03)

Гиневский Александр — «Маэстро, вы готовы?»

Толька потерял десять рублей. Мама велела ему купить в хозяйственном магазине пять лампочек по шестьдесят ватт. И рубль ещё должен был остаться. И вот – ни ламп, ни сдачи… Мы сидели у меня на кухне, жевали соломку и обсуждали, как могут потеряться десять рублей. Вот, скажем, как монета может затеряться – это мы все себе хорошо представляем. Монета может укатиться, закатиться, провалиться. Любая. И даже юбилейная. А вот как десятка бумажная? Ведь это всё-таки денежная бумажка. Мы решили, что десятка может прилипнуть к чужой подмётке и уйти. Может прилепиться к прилавку и остаться. Может свернуться в трубочку, а потом ветром её затащит за какую-нибудь урну. В конце концов, решили мы ждать моего папу, чтобы посоветоваться, как быть. Потому что Тольке без десятки лучше домой не приходить. И вот, пока мы с Борькой спорили, может ли десятка с полу залезть в урну, Толька смотрел в окно. Он молчал. Ведь он уже где только не искал свою десятку. А Вадька ходил по кухне и ворчал:

– Потерялась и – потерялась. Сколько можно об этом говорить. Может, завтра кто-нибудь из нас две десятки найдёт. Отдадим Тольке, и всё будет хорошо. Плохо, что ли, лишнюю десятку получить… И вдруг он:

– Ля-ля-ля-ля! Го! Го! – прокашлялся в кулак и опять: – Тира-тира-тира! Туру-руру-руру! Ра-ра-ра! Конечно, – говорит, – плохо, что Толька потерял десятку. Из-за этой потери мы все очень расстроенные. Так что давайте-ка я вас немного отвлеку. Спою вам что-нибудь. Дело в том, что Вадька уже восемь дней ходит в кружок пения. Говорит, что там, в кружке, из него вырастят солиста-вокалиста. Говорит, что там, в кружке, у него откопали и слух, и голос кой-какой. Понятное дело, можно откопать, если человек с утра до вечера мурлычет себе что-то под нос. Когда он узнал, что из него может получиться солист-вокалист, он перестал мурлыкать и стал во всё горло руруркать и рараракать. – Ри-ра-ра-ра! – протарахтел Вадька. – Кажется я сегодня в голосе. – Ого-го-го! Борька поморщился от Вадькиных звуков и сказал:

– Давай уж что-нибудь повеселее. – Можно было бы спеть «Блоху» композитора Мусоргского, но это вам не понравится, – говорит солист-вокалист. – Ничего вы в ней не поймёте. – Вадька вдруг заорал: – «Жила-была Блоха – ха–ха–ха–ха!..» Он так страшно и неожиданно захохотал, что Борька подпрыгнул на стуле, у меня причёска дыбом стала, а бедный Толька икать начал. – Ты это… Ты уж какую-нибудь песню давай, – сказал Борька. – Ну, песню, – скривился Вадька. – Арию бы… Жаль вот, ни одной не знаю от начала и до конца. Так, кусочки. Лучше я вам исполню романс. – Валяй. Спой романс. – И не «валяй», – обиделся Вадька, – и не «спой», а исполни. Вадька просунул руку между пуговиц рубашки. Отставил одну ногу, топнул ею. Дёрнул головой. Хмуро на нас посмотрел. Мол, перед такими балбесами и растеряхами приходится сложнейшие романсы исполнять. – Кхэ! Кха! – откашлялся и начал: – Выхожу-у оди-ин я на подмогу, сквозь туман та-ра-ра-ра блестит… Мы с Борькой – ничего, спокойно слушаем. А у Тольки почему-то потекли слёзы по щекам. Стоит, хлюпает носом. Вадька, как увидел, что Толька прослезился, так и уставился в его мокрое лицо. Поёт дальше. Здорово так. Голос его потащился куда-то высоко на гору и вдруг рухнул вниз, оборвался. Он закашлялся. Говорит:

– Высоко взял. Надо на октаву ниже. Го-го-го! – вот так. Эх, кто бы мне сейчас камертоном ноту «ля» дал. Я бы подстроился. Мы бы рады были дать Вадьке ноту «ля», но у нас лучше получилось бы дать ему по шее… Мне показалось, что щёлкнула дверь. Выхожу из кухни, смотрю: папа пришёл с работы. Стоит, уши руками зажал. – Это кто там колотится, как козёл об ясли? – тихо спрашивает меня. – Вадька, – говорю. – Он теперь серьёзно занимается пением. – Во даёт! Ещё один Штоколов. От его вокала, того и гляди, цветы на подоконнике завянут. А по какому случаю сборище и этот концерт? Я рассказал. – Понятно, – сказал папа. – Позови-ка мне Тольку, а сам оставайся на кухне с ребятами. Ясно? – Ясно. Я вернулся на кухню. Вадька исполнял романс. Борька смотрел ему в рот и слушал. Он так внимательно смотрел, так будто боялся, что у него зубы повыскакивают… Я говорю Тольке шёпотом:

– Папа пришёл. Иди, он тебя зовёт. Толька застеснялся, засопел, замахал рукой. – Иди, – говорю ему, и подталкиваю в спину. Вадька перестал петь. Набросился на меня:

– Ты чего его выпроваживаешь? Он же слушает! – Никуда я его не выпроваживаю. Сейчас придёт, – говорю. Борька, было похоже, понял в чём дело. – Ну что ты завёлся, Вадька? Спой-ка лучше ещё разок свой романс. Вадька так и остался стоять с открытым ртом. – Тебе нравится? – спрашивает. Тут в кухню вошли папа и Толька. Совсем недавно Толька был такой несчастный, а тут стоит улыбается. – Вадик, – сказал папа, – а ты не мог бы спеть ещё раз? Для меня. – Для вас?.. – Вадька замялся. – У меня ещё плохо получается. – Ну, пожалуйста… – папа достал из пакета соломку. Откусил кончик. – Внимание, – лицо у папы стало серьёзным. Он посмотрел на Вадьку. – Маэстро, вы готовы? Вадька чуть покраснел. Но руку засунул между пуговиц рубашки ещё глубже. Отставил ногу, топнул и говорит:

– Готов. – Попрошу с первого такта. И–и… – папа взмахнул дирижёрской палочкой из соломки. – Выхожу-у оди-ин я на природу-у-у… – заголосил Вадька. Папа постучал соломкой по чайнику. – Стоп, стоп, стоп!.. Маэстро, про какую природу вы поёте? У поэта сказано: «Выхожу один я на дорогу…» На дорогу. Понятно? Вадька кивнул. – Начнём снова. И–и… – папа взмахнул соломкой. – Выхожу один я на доро-огу-у. Сквозь туман та-ра-ра-ра-ра-ра… – Стоп! Маэстро, у поэта, между прочим, сквозь туман кремнистый путь блестит, а не та-ра-ра-ра…. Вадька замолчал. Стал красный, как пожарная машина. Насупился. – Я ещё не как следует выучил. А вообще, я домой пойду, – и направился к двери. Папа нам говорит:

– Проводите его. Он сейчас очень расстроен и нуждается в дружеском сочувствии. Догнали Вадьку. Спускаемся по лестнице. Он молчит. – Никакой из меня вокалист не получится, – вздохнул, наконец. – Это почему же? – говорю. – Главное желание и способности. – А ещё тренироваться надо всё время, – сказал Борька. – Да какие способности, – махнул рукой Вадька. – Я ведь в хоре пою. И то только припевы. А Витька Кочерыжкин, солист наш, смеётся. Говорит: «Тебе, Вадька, медведь на ухо наступил». – Да не слушай ты своего Кочерыжкина! Врёт он! Вспомни: ты когда запел, так у Тольки даже слёзы потекли от твоего пения. А ведь ему не до того было. – Это он из-за десятки. – Может, и из-за десятки, – говорит Толька. – Да и романс ты пел грустный. До сих пор не очень-то весело, хоть и десятка нашлась. – Как нашлась?! – остановился Вадька. – Пока я пел? – Ну да. – В кармане? – Нет, на улице. У хозяйственного магазина, на ступеньке. – Значит, нашлась! – обрадовался Вадька. – Как же она нашлась – ничего не понимаю?! – Вовкин папа нашёл. Он как раз мимо шёл. С автобуса. И увидел. – Вот это здорово! – совсем повеселел Вадька. – Конечно! – сказал Борька. – Теперь Тольке дома не влетит. – Ещё бы! – говорю. – Теперь-то не за что. И мы пошли в хозяйственный магазин. Купили лампочки и сложили их в Толькину сумку. Вадька ещё раз проверил Толькины карманы. В самый надёжный – с молнией – он положил сдачу. Положил и пропел:

– Та-ра-ра, смотри не потеряй!..