Текст:Габриэлян-Михайлина Наталия. Майрик (ж. Кукумбер 2003 № 6)

Габриэлян-Михайлина Наталия — Майрик

Мою прабабушку Елизавету Николаевну Цицикову все называли «майрик» («мать» по-армянски). Она воспитала своих детей, детей своего зятя от первого брака, своих внуков и внучек и дожила до меня, своей правнучки. Когда отец за руку приводил меня в её дом, она торопливо семенила нам навстречу со словами: – Наташа-джан, пришла, заходи скорей! И мы с ней почти бежали куда-то, обычно, на кухню, где она перебирала гречиху на большом блюде, вязала лук в длинные «косы» или жарила крошечные котлеты. – Майрик, почему ты жаришь такие маленькие котлеты?! Они что, для куклы?! – Нет, Наташа-джан, они для тебя! – Ой, я не хочу, – протестовала я, так как не отличалась хорошим аппетитом, – лучше давай играть! – Нам некогда, Наташа-джан, мы с тобой уезжаем! Мы сейчас сядем в дилижанс и поедем по Военно-грузинской дороге из Владикавказа в Тифлис! – Ой, а где дилижанс? – А вот, – говорила она, сияя глазами и улыбаясь, и указывала на большой сундук, покрытый старым ковром. – Вот сейчас я упакую провизию в наш дорожный саквояж, и мы отправимся. Она доставала из кухонного шкафчика металлическую, раскрашенную детскую сумку-саквояж с боковой дверцей, и мы вместе засовывали в нее крошечные кусочки хлеба, маленькие котлетки, завернутые в плотную бумагу, нарезанное ломтиками яблоко, маленькие ложечки и ножик. Мы усаживались на сундук и «ехали». Майрик чуть–чуть подпрыгивала, будто её трясло на ухабах. Я тоже подпрыгивала, мы смеялись, и она говорила невидимому вознице:

– Что так трясёшь, не видишь, дети едут, не дрова везёшь! Она всё время что-то говорила быстро и увлечённо: – Наташа-джан, видишь ту гору? – Вижу, вижу! – с восторгом отвечала я, захваченная игрой. – А замок на горе видишь? – Вижу, а кто там живет? – Царица Тамара там жила в давние времена. – Она была красивая и добрая? – Да, очень красивая, но не очень добрая. – Я так не играю, я хочу, чтобы она была добрая. Мы к ней едем? – Нет, Господь с тобой, мы в село Ананури едем, сейчас остановимся, привал будет. Надо лошадям отдохнуть. Открывай саквояж! Я забывала, что не хотела ничего есть, мы дружно уплетали бутерброды и заедали их кусочками яблока! – Майрик, почему ты яблоко ложечкой скребешь, ты кусай его! – Эх, Наташа-джан, мне кусать его нечем. Зубки давно все выпали! – Ой как жалко, что же теперь делать? – Ничего, я привыкла. Я все мягкое ем, главное, детка, ноги бегают, руки работают, а сердце любит! Ну, заканчиваем привал, едем дальше… Когда она заболела и слегла, меня перестали приводить к ней, сказали, что Майрик уехала. Но отец, много лет спустя, рассказывал, что когда он пришел к ней в Елисеевский переулок навестить её, она лежала на кушетке и подозвала его. Он присел на край её постели и спросил: – Елизавета Николаевна, дорогая, как вы себя чувствуете? Она ответила: – Хорошо, Давид-джан, очень хорошо! Только вот… умираю, – и улыбнулась ему смущённо, будто хотела сказать – хлопот вам доставлю… На чудом уцелевшей фотографии она сидит на стуле, на фоне бесконечной кирпичной стены, голова повязана платочком, кончики которого как маленькие ушки, стоят надо лбом, а глаза сияют даже через круглые, большие, старомодные очки. Глядя на эту фотографию, хочется спросить: «Майрик, ты всё ещё любишь нас?»