Текст:Басова Евгения. Наша Земля – дышит (ж. Кукумбер 2009 № 08)

Басова Евгения — Наша Земля – дышит Рубрика: Точка на карте

В мае у нас начинает таять снег, а в июне уже все распускается – и маленькие берёзки, и большие лиственницы. Воздух в это время карамелью пахнет. Лес выдыхает запах карамели – а лесу из нашего посёлка не видать конца, все сопки им покрыты, и кажется, что это сами сопки дышат так. Кедровый стланик стоит зелёной стеной, точно всегда так и стоял, точно и не прятался всю зиму под снегом. В его ветках иной раз мелькают бурундуки – шмыгнёт, и нет его. И я никак не успеваю какого-нибудь из них сфотографировать. За нашим домом, на поляне, полным-полно брусники. Она перезимовала под снегом, как кедровый стланик. Ягоды у неё сейчас мягкие, кислые и совсем немного – сладковатые. Будто их карамелью подсластило – той, которой пахнут весной деревья. Мы с Ростей и Кактусом целые дни проводим в лесу. Кому-то надо ехать в лес в полном автобусе, как сам я езжу в школу, а у нас лес – вот он, рядом с домом. Мама говорит, как хорошо, что заблудиться в таком лесу нельзя, он во все стороны просматривается – по крайней мере, до оврага. Дальше оврага нам ходить запрещено, да и кто полезет через овраг, который как раз сейчас, в июне, из оврага становится вдруг бешенной рекой. Вода бурлит в ней, прыгает по валунам. Русло ей тесно, и она бьётся в нём. Снег тает на дальних сопках, талая вода ищет себе пути, ищет расщелины в земле, овраги, и по ним она уже в реку бежит. Река в июне делается полноводной. Нашего мостика в два бревнышка и не видать, он вместе с тросом, за который надо держаться, как за перила, уходит под воду. И если тебе надо на ту сторону реки, то ты шагаешь через весь посёлок, к каменному мосту. Папа говорил, чтоб мы не смели срезать дорогу. Вода в реке несётся с такой скоростью, что может утащить с собой всё что угодно – и человека может унести. Папа сам видел, как человека смыло с мостика, он только крикнул и за трос схватиться не успел. Никто не смог бы спасти его – река не отдаёт свою добычу. Только ещё раз мелькнули вздёрнутые руки – там, где кончаются дома посёлка. Может, он ещё был жив. Люди бросились тогда к машине, чтобы по бездорожью попытаться догнать его – а толку? Люди гибнут, когда торопятся куда-то – на работу или домой к началу сериала. Или, например, когда ребята хотят пройти по мостику на спор. Словом, когда свои дела им кажутся важнее дела этой вот воды, летящей с сопок в море. Вода спешит, чтобы скорее освободить русла в лесу – такие, как наш овраг. И не заметишь, когда всё изменится. Лесные потоки очень быстро обмелеют, да и река скоро станет мелкой, тихой. Только кое-где возле реки будут оставаться лужи. Я видел, как большие ребята приносили из лесу в ведре длинных таких, пятнистых рыб с усиками. Их, говорят, можно из луж руками брать – вода уходит, а рыбка, если зазевалась, в луже так и остаётся. Ух, как я хотел тоже таких рыбок поймать! Мишке из нашего дома это удалось, он говорил, что они у него будут в ванне жить. Да только эти рыбки не живут дома – ни в аквариуме, ни в ведре, ни даже в ванне. Им реку подавай. И в лужах, если ребята их не выловят, им всё равно погибель. Скоро и луж не остаётся. Земля становится сухой, и даже глина трескается на дне оврагов. Теперь запросто можно спуститься вниз и перебраться на ту сторону, чтоб дальше в лес за ягодой пойти. В это время появляется самая первая ягода нового лета – шикша. Ягодки шикши маленькие, чёрные, а вкус у них такой прозрачный, водяной. Пройдёт ещё немного времени – появятся голубика, жимолость, морошка. И в самом конце – брусника. Наша мама говорит:

– Что меня удивляет, так это брусника. Мама – с материка. Она живёт на Севере столько, сколько мне лет, и даже ещё больше, а говорит, не может до сих пор привыкнуть. И вечно её что-нибудь да удивляет. – Я понимаю, – говорит мама, – смородина, малина. И даже голубика. Растёт куст, на этом кусте ягоды, и всё понятно. А у брусники-то, бывает, кустика и вовсе не видать. Маленький, крошечный стебелёк, и весь согнулся – ягоды пригнули его к земле. На таком маленьком – и столько ягод. Мама говорит, на Севере все делают всё изо всех сил. Как эта вода, которой надо как можно скорее в море убежать. И даже непонятно иной раз, откуда силы берутся. Зимой, в метель попробуй-ка до школы, до работы доберись. Совсем ведь из сил выбьешься. Ан нет, добрались люди из посёлка в город – и в школе без поблажек учатся, и на работе выкладываются в полную силу. Но всё же если б маме сказали выбрать символ Севера, она выбрала бы крошечный кустик брусники. Бруснику у нас приносят из леса вёдрами – и тут же варят, мочат, и что только с ней не делают, чтоб запастись ею на всю нашу зиму. Но какая-то часть брусники всё же остаётся зимовать в лесу, и её так здорово бывает собирать весной, в июне, когда ещё никакой новой ягоды нет. И вот мы с Ростей собираем прошлогоднюю бруснику, а Кактус лает в зарослях на бурундуков. Снег кое-где лежит, но его мало совсем, редко где его под кустом увидишь. Солнце припекает, и Ростю разморило. Он бы спал сейчас в детском саду, но мама разрешила ему остаться дома, раз у меня начались каникулы. Ростя может сколько угодно говорить, что днём он ненавидит спать, и всё же гляжу – лежит на спинке, головку набок повернул, руки раскинул в стороны и глазки щурит на солнышке. – Спишь, Ростя? – спрашиваю. – Нет, – говорит. – Слушаю. Оказывается, наша земля дышит! Лёг я скорее рядом с Ростей, и тоже чую – вроде, из земли шум идёт. Глухой такой, непонятный. – А, это, – говорю. – Это не земля дышит вовсе. Это вода. Пойдём, я тебе покажу. Пошли мы с Ростей дальше в лес, к оврагу. Папка мне показывал, как в расщелине с гор вода бежит, и я решил Росте показать. Пока мы шли, Ростя начал уже что-то понимать – шум становился всё громче и громче. Встали мы у одной такой расщелины – а здесь уже и не слыхать ничего, кроме этого шума. Кричи – не кричи. Разве что в самое ухо станут тебе кричать – тогда, может быть, и услышишь что-нибудь. Вода плещется, прыгает по камням и камни с собой тащит, и вместе с ними падает дальше вниз, чтобы скорее к реке прибежать, и уж с рекой в море влиться. Ростя как заглянул вниз с обрыва – окаменел. Я дёрнул его за шарф – он поглядел на меня, как будто увидел в первый раз. Мама говорила, вода околдовывает. Я ору Росте:

– Пойдём, здесь земля сползает! Мы с ним стояли, как на балконе, – пласт земли нависал над прыгающей водой. И под ногами у нас трещина появилась. Утянул я с этого места Ростю, думал назад идти, а ягоды по пути оказалось видимо-невидимо. Ростя уселся и стал лакомиться брусникой. Я тоже начал было срывать ягоды, а потом сам не заметил, как растянулся на мхе и стал слушать, как там, в земле, вода свою песню поёт. И так тепло было мне, так спокойно. Небо чистое-чистое, ни облачка. Я стал через ресницы на солнце смотреть. Ресницы мои были жёлтые, и небо жёлтое, и всё такое новенькое вокруг, такое цыплячье-жёлтое. Ростя где-то смеётся, и Кактус лает. Потом вдруг точно толкнули меня – я прямо подпрыгнул, сел. Тихо кругом. Ни Рости, ни Кактуса. – Ростя! – зову. – Ростя, где ты? Молчание. Только слышно – вода шумит. Я подумал, что Ростя здесь, рядом где-нибудь. Но нет же – нет его нигде. Может, он без меня к дому пошёл? Помчался я со всех ног к посёлку, слышу – за спиной Кактус лает. – Дурень ты, Кактус, – говорю ему. – Ростя-то где? Дома уже, что ли? А что он меня не разбудил? «Нет, – думаю, – не мог Ростя один, без меня, уйти!» – Ростя! – кричу. А Кактус обратно в лес побежал. И я за ним. Кактус покружит на одной полянке, потом на другой – и мчится, мчится в ту сторону, где вода всё громче шумит. Стали мы с ним подбегать к расщелине, гляжу – нет нашего с Ростей балкона. Земля в этом месте таки треснула, и наш выступ ушёл вниз. Глянул я туда и сразу Ростю увидел внизу – его красная курточка на серой земле. Лежит он на животе, вниз лицом, и не шевелится – Ростя. Зову я, зову его – а что толку? Вода грохочет. Но даже если б слышал меня брат – как он залезет ко мне наверх? Да и живой ли он? Тут земля шевельнулась у меня под ногами. Она не вся ещё ушла вниз, – та, что хотела. Та часть, что ушла – вместе с Ростей – задержалась на каком-то выступе и повисла уже совсем низко над летящей водой. Долго ли она там продержится? А теперь и эта оставшаяся часть берега тоже собирается рухнуть – на тот же выступ, на малыша Ростю, чтобы уже наверняка вместе с площадкой снести его в воду. Я не знал, как спуститься в расщелину – её стенки везде осыпались подо мной, куда бы я ни ступил, и я боялся слететь вниз. Но потом мне удалось всё же пройти окружным путём, по камням, по уступам, и я до самой площадки дошёл, на которой Ростя лежал. На площадку – я сразу понял – мне наступать было нельзя, мы бы тогда оба вниз сорвались. Ростя меня не слышал, хотя я совсем рядом был, я мог протянуть к нему руку – и я протянул руку, и взял его за шарфик, и начал тихонько притягивать к себе. Я боялся, что шарфик развяжется, или – что я задушу Ростю. Но я притянул его настолько, что смог схватить надёжно за воротник. И тогда он, наконец, повернул голову и увидел меня. Лицо его было мокрым, и курточка тоже мокрой была. Он же и плакал здесь, и водой окатило его, – он лежал совсем низко у воды. Я потянул его вверх за воротник курточки – и тогда он поднялся на ноги и сразу понял, что надо по уступам выбираться наверх. Камни из-под наших ног выскальзывали и без звука летели в воду. Но мы всё же поднялись из расщелины. Здесь, наверху, Кактус чуть не сбил меня с ног, а Ростю сбил – и уж вылизывал его! Ростя отбивался от него, сердился, а Кактус лаял – и всё это почти без звука, под шум воды. Я прикрикнул на Кактуса, Ростя встал и снова заплакал и стал что-то рассказывать мне. Когда мы отошли немного от оврага, оказалось, он говорит, что хотел ещё раз пойти посмотреть на воду, пока я сплю, и просит, чтобы я ничего маме с папой не говорил, а он, честное слово, больше не будет. – Ещё бы, – отвечаю. – Конечно, мы ничего маме с папой не скажем. – Да, – недоверчиво говорит Ростя, – а мама спросит, почему у меня у куртки воротник оторвался. – Ну… – говорю, – скажем, что за ветку зацепился… Кактус всё не мог успокоиться, что мы с Ростей выбрались из расщелины. Так и лез целоваться то к нему, то ко мне. – Цыц, – говорю ему. – Куда ты глядел? Мальчика чуть не унесло… А сам как представил, что могло с Ростей стать, – зубы у меня застучали, коленки подогнулись – идти не могу. Сел я на мох и заплакал. Думаю, собаку ругаю, а сам-то хорош. Братика чуть не проглядел. Ростя говорит:

– Ты что, Колька, как мы теперь домой пойдём? У тебя лицо красное. Мама сразу поймёт, что ты плакал. – Ты же плакал, – отвечаю ему, – и ничего. А Ростя говорит:

– Я маленький. И капризный. Я часто плачу. А если ты плакал, мама сразу поймёт, что было что-то страшное… И тут гляжу: мама идёт к нам. Юльку, наверное, спать уложила и выскочила нас поискать. Она же сказала – недолго. Мама нас к обеду ждала – с брусникой. Собиралась кисель из прошлогодней брусники сварить. Где уж я ту бруснику оставил – и не вспомнишь теперь. Мама торопится к нам, но она ещё далеко и не видит, наверно, ещё, что мы с Ростей плакали. Одного она не может понять – отчего это Кактус несётся к ней, прыгает, пачкает её джинсы, визжит, а после назад к нам несётся, и уже нас с Ростиком – лапами, лапами! – и снова к ней, а потом снова к нам, и над всей поляной такой лай стоит, точно здесь спустили десяток собак. Тут уж не только мама, тут кто угодно поймёт, что неспроста он так радуется…