Текст:Юргелов Тимофей. Страшная история (ж. Кукумбер 2011 № 06)

Юргелов Тимофей — Страшная история Рубрика: Клуб Летучая мышь

Из повести «Желтый, Серый, Анджела Дэвис, Вулкан и другие», получившей в 2009 году приз Национальной премии «Заветная мечта» (3 место). Несколько мальчиков и девочек сидели друг против друга на двух скамейках под раскидистым карагачем. Грянула тревожная музыка: в летнем кинотеатре, двумя кварталами выше, начался один-единственный вечерний сеанс. Все сразу представили старое курдское кладбище, оно тянулось от стен кинотеатра до новых пятиэтажек и напоминало заросшую бурьяном стройплощадку, с покосившимися сваями. На надгробьях кое-где сохранились продолговатые блюдца с фотографиями, подкрашенными зелёным и розовым. Надписи под ними были сделаны латиницей и ещё какими-то замысловатыми крючками, похожими на грузинский алфавит. Много портретов валялось среди ржавого мусора в провалах могил. Быстро темнело. Кто-то вспомнил историю мальчика, который выкопал на кладбище череп и спрятал дома под ванну. «А мать мыла пол и нашла череп. Он заходит – а она сидит, вся седая, на полу, гладит череп и хохочет – с ума сошла». Санька сказал, что на курдском кладбище алкаши ловят пацанов, которые туда лазят за черепами, и откачивают у них шприцем кровь. Однажды он проходил мимо кладбища – дело было, разумеется, вечером – и вдруг «из могилок» встал мужик с красной рожей – уже насосался! – а в руке стакан с чем-то красным. Только увидел Саньку, пошел ему наперерез, «шатаясь, как мертвец». Костя хотел съехидничать по поводу красного в стакане, но передумал. Да и до шуток ли в этот изменчивый час, когда начинает пробуждаться всё непонятное, зыбкое. Кому незнакомо это ощущение холода и пустоты за спиной? И страшно, страшно оглянуться назад: а вдруг, пока твой разум дремал среди привычных вещей, а глаза скользили по их поверхности, действительность скроила там какую-нибудь престранную мину… Ты оглянешься – и она не успеет принять обычное выражение. Поэтому, если уж оборачиваться – а лучше не оборачиваться совсем, – то медленно-медленно, чтобы вся нечисть успела попрятаться в свои норы и щели. – Тихо! Если не хочешь слушать, иди отсюдова. – Да тихо вы! – Сама – тихо! – Всё: кошка сдохла, хвост облез – начинай. Стриженная, черноволосая Маринка, широкоскулая, с близко посаженными глазами, натягивает на квадратное колено длинный подол платья. Затуманившийся взгляд её устремлен вдаль. Ноготь на мизинце накрашен и облез. Сипловатый голос звучит монотонно и завораживающе:

– Одна старая бабка жила на кладбище. А там возле одной могилки огонёк каждую ночь светится. И это… Она смотрит: какие-то люди сидят, вены режут и плачут… – Кому вены режут? – спросил Санька. – Себе – кому же ещё! А один парень с камерой… Как его? Он на телевидении работал… – Оператор. – Ага. Он всё снял, что на кладбище делалось… Тьфу! Сбил меня. Из-за тебя всё перепутала. – Ну ладно, давай с начала. – У бабки муж тама был похоронен. Она написала письмо на телевидение, чтобы приехали сняли, что там делается. Потом они лежат смотрят по телеку: на могилке огонёк маленький горит, вокруг сидят какие-то люди, капают кровь на огонь и говорят: «Пришла пора, Светлана»… – Последние слова Маринка произнесла басом. – Какая Светлана? – опять перебил Санька. – Разве не понятно! У этого парня была невеста, звали её Светлана. – Ну и что? – Ну и всё. Потом они посмотрели телек, и она их узнала. – Кого? – Да их же! Тех, которые на могилке сидели. Какой дуб! А это друзья её оказались, только живые они были. – Как живые? – недоверчиво смотрит Санька на рассказчицу. – Это артисты были просто переодетые, хотели подшутить с них. – У-у, – протягивает разочарованно Санька, – разве это страшная история! – После встречи не то с «алкашом», не то с «мертвецом» он, вероятно, чувствует себя главным знатоком всего потустороннего, поэтому считает, что вправе прерывать и судить других. – А вот я знаю! Только это не история, а страшный анекдот, – вдохновенно, с пришёпетыванием затараторила Ирка. Она тоже теребила подол: заворачивала, проводила крашеным ногтем стрелки. – Не смешной? – Нет. Все сразу наклоняются к ней, уперев локти в живот и сложив руки в замок под подбородком. – Одна девушка познакомилась с одним па-а-арнем. – Ирка начинает взахлеб, а конец фразы произносит нараспев. – Но парень был какой-то странный: всё время говорил о кладбище и о мертвеца-а-ах. Один раз он назначил ей свидание на кладбище в девять часов вечера. Девушка пришла, а его ещё не было. Она увидела открытый гроб, заглянула туда: а в том гробу лежал тот па-а-арень. Потому что… – У Ирки перехватило дыхание, последние слова она прошептала едва слышно. Между их раскрытыми ртами возникло безвоздушное пространство: невозможно ни выдохнуть, ни вдохнуть. Кажется: ещё секунда – и либо смерть от удушья, либо продолжение рассказа. Наконец Ирка справилась с волнением и продолжила зазвеневшим в тишине голосом:

– …потому что он мертвый был. Она побежала, повернулась и упала на крест – и прилипла волосами ко кресту! А мертвец за ней гонится, щас схватит… Она как закричит – так и умерла на кресте. – Отчего она умерла? – спросил Санька. – Если бы тебя мертвец схватил, ты бы что, не умер, что ли! – Умрёшь – от разрыва сердца, – подтвердила Маринка. Только у Саньки непонятливость была, скорее, от гонора, чем от тугодумия. – Что же, она не могла себе волосы отрезать? – Может, ей нечем было. – Я бы тогда… – зазвенел в приступе отваги Санькин голос, – крест выдернул и – хрясь ему по башке! – Ага, да он бы первый тебе горло перегрыз! – Да ты бы не успел и глазом подморгнуть, – напустились на Саньку девочки. – Кончай, Саня, пусть рассказывают, – сказал Жёлтый, который получил свою кличку за то, что «в детстве» переболел желтухой. Он слушал, вытянув шею, с затуманившимися глазами: рот превратился в сухую щель, уши оттопырены, казалось, больше обычного. На какое-то время Санька унялся, но потом снова начал придираться. У Маринки лопнуло терпение: оборвав историю на полуслове, она заявила:

– Пускай сам рассказывает, раз он такой умный! – Ладно, Саня, не мешай, – говорит Жёлтый. – Давай дальше, он больше не будет. Но Маринка неумолима: – Пусть у меня язык пересохнет, если я ещё хоть слово скажу! – И она демонстративно сжимает губы. – У-у, всё из-за тебя, ишак! – Жёлтый толкает Саньку и бьёт по шее. Санька побаивается Жёлтого – глухо бормочет что-то в ответ. Костя сидит рядом с Анжелой, её локоть легким дуновеньем касается вставших дыбом волосков на его руке. Он думает только о том, что сейчас она распрямится или уберет руку, и всё исчезнет. Она же, кажется, не замечает его: ей всё равно, к чему прикасаться, хоть к столбу. Вот она поднимает руку, откидывает волосы – Костя замирает – и опускает её с необыкновенной точностью на то же самое место. – Ладно, слушайте, – сказала Анжела, и сразу наступило молчание. – Это было с отцом одной девочки. Раз он поехал в другую страну и привёз оттуда отрезанную руку. Рука была высохшая, вот с такими ногтями – во! (Рассказчица скрючила пальцы и показала, какие были ногти. Дуновение исчезло). Он повесил её в зале на ковёр. Первая ночь проходит – ничего, тихо. На вторую ночь мужчина слышит какой-то звон. Проснулся, смотрит, а руки нет, одни цепи болтаются. Он подумал, что это ему приснилось. Наступает третья ночь. Мужчина притворился, что спит, а сам думает: посмотрю, что будет. Вдруг видит: рука из цепей вылезла, полетала-полетала вокруг люстры и в форточку вылетела. Вернулась она только утром. Мужчина тогда написал объявление: «кому нужна рука?» А в ту ночь кто-то задушил его друга. Он тогда пошёл к одной бабке, и бабка ему сказала: «Эта рука облетела несколько стран и задушила двадцать человек». Поехал мужчина искать хозяина руки. На необитаемом острове он нашел могилу, в той могиле был похоронен пират. Мужчина раскопал могилу – смотрит: а у пирата одной руки нету. Он бросил ему руку – и она сразу приросла… И скелет улыбнулся. – А ещё бабка сказала, что пока не вернёте руку, она не успокоится, – прибавила Маринка, забыв про свой зарок. Костя заёрзал, как на иголках: желание рассказать что-нибудь необыкновенное боролось в нём с нехорошим предчувствием. Вдруг на мгновение отступил страх, и он выпалил:

– Этопочтичтокакунас… – Что следовало понимать: «у нас в старом дворе рассказывали похожую историю». Беда в том, что истории у него никакой не было; просто слово «пират» прозвучало для Кости, как охотничий рожок для гончей. Тут же нахлынули образы морских разбойников, прекрасных пленниц, храбрых юнг. Самое же ужасное, что они только что толклись в его голове, но стоило ему открыть рот, как всё сразу куда-то пропало. Однако под ложечкой поднимается невыносимое волнение, как при расстройстве желудка, странный зуд пробегает под кожей, и «мысли в голове волнуются в отваге»… – В одной таверне жил пират, у него не было ноги… – начинает он с трудом, словно внизу в топках гудит напряженно пламя, но где-то пропускает пар – и заржавевшие шестерни едва проворачиваются. – У него был орлиный нос, он носил камзол с засаленным воротником и треуголку. Походка у него была пружинистая… Ой, нет, у него же не было ноги… Он ходил на деревяшке, опираясь на костыли. Значится та-ак… – Паузы становились всё тягостнее. Костя заметил, как скучнеют лица слушателей: пропала едва прорезавшаяся щель у Жёлтого; о чём-то шепчутся Иринка с Маринкой. Сам он уже готов провалиться сквозь землю, странная тоска выползает из сердца, берёт за горло. На минуту ему ещё удается завладеть их вниманием с помощью высушенной ноги, которую пират хранит в сундуке, но лишь на минуту. Хорошо, что в темноте не видно, как от стыда пылают его уши. Наконец он собрался с духом и сказал, что дальше забыл. Все сразу оживились. – Я такую книгу читал, только там слепой был, а не глухонемой, а одноногий был у них атаман, ― сказал Санька. – А давайте книги рассказывать, – предлагает Ирка. – Да ну, лучше – кина. – Тихо! Вот ещё история… – Вскочил со своего места Санька и простёр над их головами руку: – В чёрном-чёрном лесу… – А, я знаю, – улыбается Ирка. – Да все знают, – говорит Маринка. – Знаешь, так молчи, – обрывает Санька и продолжает: – В чёрном-чёрном лесу стоит чёрный-чёрный дом. В чёрном-чёрном дому стоит чёрный-чёрный стол… – С каждым уточнением его голос становился всё более зловещим. – На чёрном-чёрном столе стоит чёрный-чёрный гроб. В чёрном-чёрном… – Отдай мое сердце! – завопил, опередив его, Жёлтый и вцепился рассказчику в руку. От неожиданности все вздрогнули, и в первую очередь сам Санька. – Фу, дурак, напугал! – Маринка вскочила и набросилась на Жёлтого с кулаками. Тот стал бегать от неё вокруг дерева. Но даже такая развязка не принесла Косте облегчения. Он слушает – и не слышит, смеётся, когда смеются другие, но внутри у него всё сжалось в один болезненный комок. Закончился фильм в летнем кинотеатре. По улице, как по залитой белым светом галерее, прошли зрители. Прибой из сверчков и цикад подступил, казалось, к самым ногам. Их хор гремел то вразнобой, то сливался и доходил до исступления. Встать и пойти домой – это был бы лучший выход для уязвленного самолюбия, но он всё равно продолжал сидеть и ждать чего-то в оцепенении. Неожиданно Костя произнёс осёкшимся голосом:

– А за спор, я сейчас пойду на кладбище и просижу там, сколько вам надо. – Дурак, что ли! – вырвалось у Ирки. Все с испугом уставились на него. Один Санька наморщил лоб, словно обдумывал предложение. – А как мы узнаем, что ты там был? – Дураки, прекращайте! – взвизгнула Ирка. – Я принесу что-нибудь – череп или кость. – Ой, мамочки, боюсь – дурные… – залепетала Ирка. – Всё, я пошла, мне домой пора… – И она скрылась в темноте, за ней следом убежал маленький Олежка. Анжела посмотрела на Костю с любопытством, будто впервые увидела его; Маринка исполнилась какой-то строгой торжественности; у Жёлтого снова прорезалась щель. Их испуг придал Косте решимости. – Ладно, на что спорим? – согласился Санька. – Если я не выдержу там пятнадцать минут, я тебе свой нож отдам. А если выдержу, ты мне… Ну что у тебя есть? – Конденсатор. – Ха, орел! Нож на конденсатор менять! Ну ладно, бог с тобой, золотая рыбка, давай пять. – А как мы время узнаем? – Тут возникло непредвиденное препятствие: часов ни у кого не было. – Тогда считайте до тысячи. – Они договорились, что будут считать до тысячи по очереди. – Ждать будете возле кинотеатра. Однако к кинотеатру никто из них приблизиться не решился, они остановились на противоположной стороне улицы. Там, под фонарём, где остались его счастливые товарищи, казалось, было так уютно и весело, как в праздничном зале. Он ещё раз оглянулся на границе света и тьмы: пять пар участливых глаз жадно следили за каждым его шагом. Санька шевелил губами, – видимо, начал отсчёт; Жёлтый обхватил столб и повис на вытянутых руках; Леха невозмутимо сосал палец; девочки схватились за руки. Перед Костей на земле тень от закругленной стены и подстриженной акации образовали острый угол. Стараясь подольше остаться на свету, он вошел точно в его вершину. Кинотеатр был тих и тёмен. Костя двигался по кругу вдоль бледной, отдающей тепло стены: тускло блеснул замок на двери, вот уже и выступ экрана – как быстро! – вот кончился и он – и перед ним разверзлась черная пустота. Он призвал на помощь весь свой здравый смысл, а также скептицизм мамы, хладнокровие бабушки; стал вспоминать, о чём говорили учителя в школе, – и отпустив стену, шагнул в темноту. Как-то он читал, что человек в минуты опасности поступает безотчётно, и теперь удивлялся, что ещё способен думать о чем-либо. Главной его заботой в этот момент было не выпустить поднимающийся из глубины его существа клубок кошмаров, не осветить их лучом сознания. Тьма была кромешная. Он крался, вытянув вперед руки, глядя на редкие освещённые окна дальних домов; шарил перед собой в пыльном бурьяне, наткнулся на покосившийся памятник – и вдруг свалился в какую-то яму. Ужас пронзил его с головы до ног: он сразу понял, куда упал. На дне пальцы наткнулись на плоский предмет – и он тут же одним прыжком вымахнул из ямы. В следующее мгновение Костя уже мчался, не разбирая дороги, к свету. Ожидавшие его друзья при виде бегущего со всех ног Кости бросились наутёк. Костя без труда обогнал Лёху и девочек, во двор он ворвался в первых рядах. – Вы чего побежали? – спросил, задыхаясь, Костя, когда они остановились. – Думали, за тобой кто-то гонится, – сказал, тяжело дыша, Санька. – Кто там может гнаться! – рассмеялся Костя. – А ты чего бежал? – Вас догонял. – Костя уже пожалел о своей откровенности: можно было, например, сказать, что за ним гнались мертвецы. Впрочем, они и без того слушали, разинув рты, внимательно вглядывались в него, не решаясь взять в руки, боязливо рассматривали добычу: овальный портрет завитой черноволосой девочки, с чёрными бусами на шее, с персидскими, страшными глазами. – А я думал, мне чья-то лопатка попалась, – возбуждённо рассказывал Костя. Однако его триумф был прерван самым неожиданным образом. Словно на перекличке, отовсюду раздались призывные крики:

– Санька! Санька, домой! И как по команде: – Мари-и-ина-а! – Шестая серия кончилась, – пробормотала недовольно Марина. – Оу? – Домой. – Ну, ещё пять минуточек! – Никаких минуточек – двенадцатый час. – Анжела-а-а… – Иду уже… ― Верни, где взял, ― строго сказала Маринка, прежде чем исчезнуть в черноте своего подъезда. Последним позвали Жёлтого. Мать вышла за ним во двор. Он попробовал выторговать несколько минут: «Вы, мама, пока поднимайтесь, а я вас догоню». Но в темноте раздался звонкий подзатыльник, и он побежал, спотыкаясь, вверх по освещённой лестнице впереди матери. Внезапно Костя почувствовал сильную усталость. В полутемном окне он увидел бледный силуэт. – Ты сам уже идёшь? – спросила мама. – Ага, – отозвался Костя. Он спрятал портрет девочки в траве палисадника.