Текст:Сапрыкина Татьяна. «СП» (ж. Кукумбер 2011 № 04)

Сапрыкина Татьяна — «СП»

На озере в хижине из тростника жил Гусь со сломанным крылом. Другие птицы улетали и прилетали, а этот летать не мог, он сидел у озера, ждал их и вязал жилетки – тёплые и прочные, с карманом с клапаном, чтобы складывать гусениц для перекуса в пути и всякую другую всячину, которая могла пригодиться в дороге. На спине у каждой жилетки было написано «СП». «Счастливого пути» или «Скоро прилечу» или «Сухого пуха»? Надпись каждый понимал, как ему нравилось. Были жилетки с бахромой из осоки, с капюшоном, вышитым водорослями, жилетки, украшенные великолепными перламутровыми пуговицами из раковин речных улиток. Жилетки, заговорённые на попутный ветер, умное потомство, с вплетёнными амулетами и талисманами. Но Гусь со сломанным крылом не отдавал свои жилетки просто так, а продавал их за истории. Другие птицы, те, что возвращались из путешествия, рассказывали разные небылицы – да старались поинтереснее, чтобы заполучить жилетку получше. Например, где «СП» вышито рыбьими глазами, а вместо пуговиц – речные камни с блёстками или ягоды шиповника. Особенно сильна была врать молодежь. Эти плели невесть что – что в дальних краях модно выщипывать пух вокруг ушей, или взбивать хохолок, или выводить краской из лягушачьей икры узоры между лопатками, или протыкать перепонки на лапах мышиными костями. После таких рассказов Гусь со сломанным крылом старался вовсю, чтобы выглядеть как следует. То есть всем остальным птицам на смех. Однако те, кто постарше, кто уже испытал в полётах тёплые и прочные жилетки, относились к Гусю со сломанным крылом иначе. Они приносили ему (в карманах с клапанами) из далеких стран подарки – флажки, бусины, диковинные семена и листья, засохшие печенюшки, которые пахли по-нездешнему, разноцветные кусочки материи, стекляшки – то, что ему понравилось бы. И чем он украшал не только жилетки, но и стены, и крышу своего дома из тростника, так что тот и снаружи и внутри был похож на пёструю шкатулку, которую специально поставили у воды, на берегу, словно маяк для тех, кто летит издалека. Так вот, однажды, поздней весной после полудня Гусь со сломанным крылом сидел у себя дома в кресле-качалке и, глядя поверх очков, у которых вместо стекол были вставлены два зеркальца, вязал жилетку. – Лицевая, изнаночная, – считал он вслух, ловко орудуя крючком для вязания. Стукнувшись головой о связку колокольчиков над входом, к нему заглянул молодой долговязый гусь, который только что вернулся из своего первого путешествия. – Ну-ка, ну-ка, – обрадовался Гусь со сломанным крылом, продолжая между тем прилежно считать: изнаночная, лицевая. Расскажи-ка, расскажи-ка! Молодой нерешительно переступил с лапы на лапу, покосился на полку, где стояло внушительных размеров чучело ящерицы, каких в этих краях не встретишь, и откашлялся. – И две изнаночные с накидом, – радостно подытожил Гусь со сломанным крылом, перестал качаться и кивнул, приготовившись слушать. Камень с дырочкой у него на шее, казалось, и тот выжидательно уставился на Долговязого. – Сначала мы летели над речкой. – Ну-ка, ну-ка, – Гусь со сломанным крылом убрал рукоделие за спину – всё, кроме вязального крючка – и поёрзал, устраиваясь. – Потом над полем. Гусь со сломанным крылом поморщился и немного удивленно стал покусывать вязальный крючок. – И над лесом. Он оглядел потолок и забарабанил лапой, украшенной массивным браслетом из рыбьих голов, по узорчатому коврику. – Потом мы летели над городом. Настала ночь. Тучи. И ничего не было видно. Но никто не отстал. Вожак подгонял нас, а иных щипал за шеи прямо на лету, и мы шли ровно, как положено. – М-м-да-а-а, – Гусь со сломанным крылом разочарованно причмокнул. Клюв его над левой ноздрей был покрыт иероглифами. – Наутро мы по ветру обогнули гору и – на юг. Потом мы летели над полем, потом над речкой, потом мы летели… Неожиданно кресло-качалка скрипнула – Гусь со сломанным крылом подскочил к Долговязому и поверх очков, у которых вместо стекол были вставлены два зеркальца, снизу вверх несколько минут внимательно изучал его вытянувшуюся физиономию. Гость не шевелился – он слышал много небылиц о том, как можно заполучить жилетку. – Что ты такое говоришь? – наконец, удивился Гусь со сломанным крылом и раздражённо похлопал себя по боку вязальным крючком. – А разве не видел ты, когда пролетал над рекой, рыбу, что гадает по выпавшим перьям, надо только угостить её вялеными мухами, вскормленными на черничном варенье? – Нет, не видел, – оторопел молодой гусь, на крохотный шажок отступая к двери. – А когда пролетал над полем? Разве не заметил ты вишню, у которой нет листьев, одни только ягоды? И как над ней идет война – и днём и ночью, и зимой и летом – дрозды с воронами бьются насмерть? – Насмерть? – испугался молодой гусь. – Па-па-па-паравда? – он громко сглотнул. – А когда ты летел над лесом, – продолжал Гусь со сломанным крылом, наступая и тыча в Долговязого крючком, загнутым, как клюв у совы, – неужели не заметил ты медведя, у которого под правой подмышкой – плохая погода, а под левой – хорошая. И если он почешет одну, то стоит ясный день, а если другую, то так себе – метель и буря. Вязальный крючок описал дугу и уткнулся в связку почерневших сушёных ягод на потолке. – А разве не встретил ты там же хитрую, вертлявую птичку с зелёными ресницами и изогнутой шеей по имени Сáцуки, которая торгует вразнос горячими лепёшками из толчёной печени рогатых жуков, сдобренных свежей стрекозиной икрой? Гусь со сломанным крылом аппетитно причмокнул. Молодой попятился, не спуская глаз с вязального крючка, который плясал перед ним, словно плохо выдрессированный червяк. – А над городом? Долговязый старательно нахмурился, стараясь припомнить хоть что-нибудь, и даже поискал глазами ответ на полу – среди узорчатых ковриков и мусора – не попалось ли ему над городом что-нибудь эдакое? – Не видел ли ты маленькую собачку, у которой вечно бессонница? Она не может спать, ей мешают скрипящие двери – что поделаешь, такой уж у неё слух. Она бегает по городу и таскает в зубах баночку со смазкой, чтобы смазывать петли. Но она может дотянуться только до нижних, а верхние всё равно скрипят. Так она бегает по городу, и передние лапки у неё всегда жирные, блестят и в смазке. А? Долговязый расстроено покачал головой. Ну что он за птица такая, зачем летал? – А самое главное?! Разве не видел ты, как перед тем, как ночь сменит день, по небу бежали два громадных волка – с яркими глазами и клыками, сильными, как самая острая кость? Волки – один белый, другой чёрный? И как белый нагнал чёрного и укусил его за брюхо, и оттуда высыпались звёзды? Но оба продолжали бежать, и выть, и драться. А потом, перед рассветом, чёрный нагнал белого, и вспорол ему глотку, и оттуда выкатилось солнце? Гусь со сломанным крылом сложил крылья и пристроил, наконец, вязальный крючок у себя на животе, неподалеку от камня с дырочкой, который теперь взирал на Долговязого с нескрываемым осуждением. И вдруг молодой гусь оторопел. Ему показалось – на один только миг, – что в зеркальцах очков промелькнули разом и рыба-гадалка, и медведь, делающий погоду, и чудесное вишнёвое дерево, и пронырливая птичка, торгующая лепешками, и собака с масляными лапками, и волки. И он удивился – как же он мог это всё не увидеть? – Знаешь, как сломалось моё крыло? Долговязый виновато замотал головой. Об этом говорилось разное. – В небе. Я столкнулся с огромной штуковиной, из тех, что, бывает, тут у нас пролетают. С большущей, железной, гудящей штуковиной! И бах! Я летел прямо на неё – вот так – грудь вперёд. Такая игра, знаешь? Кто первый свернёт. Вся стая свернула, а я нет. И штуковина свернула. Вот так. А я нет. Гусь со сломанным крылом крякнул. – Крыло только. – Э-э-э, – молодой гусь неуверенно почесал клюв, где у него, конечно же, не было никакой татуировки. – Если бы ты столкнулся с железной штуковиной, – он даже позволил себе слегка усмехнуться, – ты бы того… Ты бы сейчас не того… Не этого… – Послушай-ка, – устало вздохнул Гусь со сломанным крылом и направился к старому, пузатому комоду, заставленному всякой ерундой. Там в нижнем ящике у него хранились готовые жилетки. – Ты же хочешь получить одну, так? Гость заволновался. – Главное, подошла бы по размеру. – С оборкой по краям? Отороченную клейкими сосновыми шишками? Подстёганную водорослями? Долговязый нерешительно помедлил. Немного не то, на что он рассчитывал, но возражать не решился – была бы тёплой. И карман, карман с клапаном. – Я дам тебе непростую жилетку, – Гусь со сломанным крылом подмигнул, и одно из зеркалец в очках заговорщически блеснуло. – Ты должен будешь сообщать мне всё, что увидишь в следующий раз. Детали! Запомни, главное – детали! Видишь это? – Гусь со сломанным крылом потряс перед носом гостя жилеткой с пуговицами из обыкновенных серых, прибрежных камней. – Вот прямо сюда и будешь мне все сообщать, – и он с гордостью потыкал в самый верхний камешек. – Слушаю! Привет! А я вот здесь, – он похлопал по большому серому камню на полке, о который обычно обтачивал края ракушек, – буду слышать тебя – всё, что бы ты ни говорил. Молодой сделал круглые глаза. Хорош же он будет, нечего сказать. Гусь со сломанным крылом потрепал его по плечу. – Наш позывной будет «Смотрю! Привет!» «СП». А за твой замечательный рассказ я насыплю тебе в карман пыльцы из сушеных крыльев липовых бабочек – проверенная защита против грозы, отводит молнию. Гусь со сломанным крылом перетряхнул верхний ящик комода и добыл со дна мешочек с вонючей бурой пылью, отчего оба немедленно принялись чихать и кланяться друг другу, а камень с дырочкой подпрыгивал и болтался туда-сюда, будто ему стало весело. Когда Долговязый, озадаченный, ушёл со своей жилеткой, Гусь со сломанным крылом снова забрался в кресло-качалку. Со стен на него смотрели разные диковинные заморские вещички, а он смотрел на них. Он слышал, как снаружи дождь вышел на охоту за тем, что сухое – он ступал по тростниковой крыше осторожно, почтительно и тихо. С уважением дождь стирал и гладил флажки и ленточки на крыше, чтобы те стали ярче и ещё заметнее для тех, кто летит издалека. Отряхиваясь и подпрыгивая, чтобы специально задеть связку колокольчиков на входе, и чтобы те звякнули, к Гусю со сломанным крылом пришли бобрята. – Дедушка послал тебе новые спицы, Дяденька Гусь. Гусь со сломанным крылом сидел неподвижно, за очками, у которых вместо стекол были вставлены два зеркальца, его глаз не было видно, а вязание торчало из-за спины, свесившись на бок. – Дурная погода, Дяденька Гусь. Дедушка сказал, что дождь надолго, и даже велел закрыть лаз. – Да, да, – пробормотал Гусь со сломанным крылом, – отличный стоит денёк. Бобрята прыснули и обменялись взглядами: «Ну, что я тебе говорил, видишь?!» Они положили новёхонькие сосновые спицы на полку, между чучелом ящерицы и камнем для заточки ракушек и, хихикая и пихаясь, выбежали из дома. Накинув жилетку с поясом, где на концах болтались два сушеных головастика, вышел под дождь и Гусь со сломанным крылом. Он положил свои чудные очки в карман с клапаном и стал глядеть в небо, которое всё было сплошь в тучах. Тучи уверенно и неторопливо плыли, словно огромная, однородная стая птиц, которая твёрдо знает дорогу. Капли танцевали на клюве Гуся со сломанным крылом, старательно избегая иероглифов над левой ноздрей, – кто знает, что они вообще могут означать. Вода с неба стекала по массивному браслету из рыбьих голов ему под ноги. – Отличный стоит денёк. Отличный для «СП». Он потянулся, чтобы размять свое плохое крыло, и головастики у него на поясе весело стукнулись лбами.