Текст:Ракитина Елена. Егоркины стихи (ж. Кукумбер 2008 № 05)

Ракитина Елена — Егоркины стихи

Я болел и не знал, что Егорка стал поэтом. А сам он мне из скромности не сказал. Тоже друг называется! Только через неделю все выяснилось. Оказывается, шел Егорка в школу. И так как меня с ним рядом не было, и разговаривать было не с кем, он рассматривал все, что вокруг делается. А вокруг, прямо сказать, происходило что–то непонятное: на календаре 3 февраля, а никакого снега нет, только дождик, как весной накрапывает, на деревьях даже почки наклюнулись. Егорка, конечно, очень удивился, и сами собой у него стихи получились:

На ветвях набухли почки,

Дождик капает два дня.

Я прошу ответ скорее:

Что же это за зима? Он пришел и Марии Степановне их рассказал. А она на доске записала. Потому что первым уроком было как раз природоведение и проверка календарей погоды. И такие хорошие стихи были очень даже кстати. Ведь те ребята, которые компанией в школу ходят, вполне могли этих странностей не заметить. Затем Мария Степановна стихи в другие классы передала, потому что там тоже природоведение было. В 3–А и в 3–Б. А потом, не знаю как, оно попало в школьную радиопередачу. Представляете?! Только я все это пропустил, потому что лежал дома с ангиной. А через неделю в школе был конкурс рисунков «Моя любимая сказка». Мария Степановна мне об этом заранее по телефону сказала, а Егорке поручила, чтоб он мой рисунок принес, а заодно и стихи к ним придумал. Что это очень хорошо будет: и рисунок, и стихи. Егорка прибежал из школы и сразу позвонил мне по телефону:

– Ты что нарисовал? Я спрашиваю:

– Когда? Потому что я все время что–то рисую, а когда болею – особенно. А он говорит:

– К конкурсу! Понимаешь, мне к твоему рисунку нужно стихи сочинить. Я удивился: почему стихи, какие вдруг стихи? И Егорка мне все рассказал про непонятную зиму. Я еще больше удивился. – Ух ты! – говорю, – Когда вырастем, книжки будем вместе делать. Ты будешь писать, а я картинки к ним рисовать. – Иллюстрации, – важно заметил Егорка. – Рассказывай скорее, а то по русскому много задали. Из– за того, что я болел, мамы строго– настрого запретили нам видеться, чтоб я Егорку не заразил. Я не мог ему сам рисунок отдать, но рассказать запросто! – Сидят семь гномиков около костра и поют песенки, – начал я и пояснил: – Это к сказке «Белоснежка и семь гномов». Егорка сказал:

– Ага, пока! И позвонил через пять минут:

– Все, сочинил, слушай:

Гномики пели задорно и весело Там у костра их целое месиво! Я прямо ахнул:

– Ты что! Какое месиво? Что они, салат, окрошка или тесто? Первая строчка годится, а вторая – ерунда!!! Егорка говорит:

– Правда? Ну, это я не подумал. Просто я хотел сказать, что их много. Подожди. И чрез три минуты позвонил снова. – Вот, слушай!

                                 Гномики и тут и там маячат,

Они песни распевают, значит! Я говорю:

– Ты что, Егор, издеваешься? Где это они у меня маячат? Сидят себе около костра, и все. И к чему тут это «значит»? Что же, если они маячат, то обязательно с песнями? Ерунда опять. А Егорка отвечает:

– Понимаешь, когда не видишь картины, ее описывать трудно. – Ну и не пиши сейчас, – поддержал его я, – вечером сочиняй. Придет моя мама – заберешь рисунок. – Нет, – возражает Егорка, – не могу. У меня сейчас вдохновение. По тому, как значительно он последнее слово произнес, я понял, что это серьезно. – Ладно, – говорю, – звони еще. И подробно описал свою картину. Сидят, значит, гномики около костра. У одного колпачок розовый, у другого красный, у третьего желтый, у четвертого синий, а у остальных в разноцветную полосочку. Над костром висит котелок. А гномики сидят и ждут ужина. – Очень хорошо, – сказал Егорка, – наконец мне все понятно. И позвонил еще через пять минут. – Ну, слушай, теперь здорово получилось!

                                              Гномики и пляшут, и поют!

Значит, они весело живут! Я ушам не поверил!!! Только что я рассказывал, что гномики сидят, а они у него танцуют! – Ты что! – кричу – Как это они пляшут?! У них на это сил нет. Они голодные ужина дожидаются! – Подумаешь,– говорит Егорка, – петь у них, значит, силы есть, а плясать нету! – Нету! – отвечаю твердо. – Поют из последних сил. – Ну ты еще гномиков нарисуй, которые пляшут. Пусть одни поют, а рядом, которые не такие голодные, пляшут. – Ты чего! – возмутился я. – Это значит: одни поют еле– еле, с трудом, им голодно и плохо, а другие танцульки устроили? Если б я голодный сидел, ты б рядом приплясывал? – Нет, конечно… – задумчиво протянул Егорка, – Я как–то не подумал. Подожди. И снова звонит:

Песню унылую, грустную

Гномики в поле поют

Из котла пахнет капустою.

Как наедятся – заснут. – Это почему в поле? – удивился я. – У меня гномы в лесу сидят. – Ты же не сказал, что в лесу. – Ну так говорю: в лесу! Елки вокруг косматые и кусты с грибами. – А ты зарисуй эти елки – поле и получится. – Еще чего! Как же я зарисую? Ты лучше другое сочини. – Ага!– обиделся Егорка. – Ты, значит, перерисовать не можешь, а я пересочиняй и пересочиняй! – Так у меня же краски высохли. Я ж не на холсте рисую, как настоящий художник, а на бумаге. Не могу их смыть. – Сверху закрась! – настаивал он. – Так бумага покоробится. Некрасиво будет. И вообще, Мария Степановна сказала, чтоб ты к моему рисунку стихи сочинял, а не наоборот. – Ладно, – вздохнул Егорка, – Жди. Только я трубку положил, опять звонок. – Слушай! Песню унылую, грустную

Гномы в лесу распевают.

Из котла пахнет капустою.

Кто съест ее – засыпает. – Это еще почему? – удивился я. – Получается, что у тебя капуста сонная и волшебная. Про это в сказке ничего не написано. – Нет, – объяснил Егорка, – просто они наелись, и их в сон потянуло. – Так бы и написал, что потянуло. А то у тебя «трах– бах!»: кто капусту съел – тот и заснул. И песня почему унылая? Они у меня веселые. – Как это? – возмутился Егорка, – ты ж сам говорил – голодные! – Голодные, но веселые, – не унимался я, – еще какие веселые! – Ну, знаешь, – обиделся Егорка, что я ни сочиню, все тебе не так. С тобой просто невозможно работать! – И с тобой тоже! Все какую–то чепуху выдумываешь! И мы так разозлились, что трубки бросили. И это из– за одной картинки, а что если бы целую книгу вместе делали! Подрались бы, наверное! Вечером, правда, Егорка все– таки пришел, и мама ему отдала этих несчастных гномов. Этот рисунок потом второе место в конкурсе занял. И когда я выздоровел, мне вручили блестящую грамоту с узорами по краям и флагом нашего государства сверху. А Егорка так ничего и не сочинил.

Он вообще перестал писать стихи. Совершенно. Мария Степановна спросила на каком–то уроке: почему? А Егорка только плечами пожал и голову опустил. Тогда Мария Степановна сказала, что у поэтов бывают перерывы в работе, но это совсем не означает, что они перестают быть поэтами. – Настоящий поэт постоянно мыслит как поэт, – добавила она и попросила Егорку не расстраиваться. Егорка кивнул. А когда мы шли домой, сказал:

– Подумаешь… Очень мне нужно быть поэтом… Я хочу быть аквалангистом и больше никем. Вот представь: северное солнце маленькой лагуны, в море затерялся белый островок… Я в скафандре… Плыву… – Постой, постой! – замахал я руками и остановился. – Послушай, что ты сказал: Северное солнце маленькой лагуны.

В море затерялся белый островок… Это же стихи, понимаешь? – Ага, – заулыбался Егорка, – сейчас досочиняю… Он посмотрел вверх, чего–то там пошептал, подумал, а потом продекламировал:

Северное солнце маленькой лагуны.

В море затерялся белый островок…

Гномик держит удочку и в дорожке лунной

Плавает веселый красный поплавок. Это было немножко глупо: тут тебе и луна, и солнце – все одновременно. Но я не стал Егорке надоедать с замечаниями, потому что стихи ведь хорошие. Я к ним потом рисунок нарисовал, и Егорка его дома над кроватью повесил. Там все: и островок, и гномик, и поплавок. И луна, и солнце.