Текст:Петрушевская Людмила. Самовар (ж. Кукумбер 2005 № 7)

Петрушевская Людмила — Самовар

Один самовар буквально бросили и забыли, так получилось. Всё лето этот самовар провел как гордость и украшение стола, слушал со всех сторон хвалебные речи и гордо пел свои песни каждый вечер в окружении чашек и блюдец, варенья и печенья. Говорили, что чай из самовара пахнет как-то по-особому, не то что из чайника, и дети специально ходили с корзиночками в лес за шишками, чтобы топить самовар, и это была целая история, раскочегарить самовар, целая наука, так просто к самовару было не подойти – иногда даже требовался старый сапог, до того доходило дело. А самовар был сверкающий, его нашли на чердаке и так начистили, что он выглядел как зеркало, причём кривое зеркало, перед которым хотелось корчить рожи, и все вокруг самовара весело смеялись, пели, пили чай и рассказывали смешные истории, а дети устраивали целые спектакли вечерами, под звёздным небом, и никто не боялся комаров, поскольку дым самовара их отпугивал. Вот такой был этот самовар, гордость семьи, и внезапно его бросили и забыли. Вдруг всё вокруг опустело, щёлкнул замок, заревел мотор – а самовар остался стоять на полке вместе с убогим старым чайником, мало того, с самовара впопыхах уронили крышечку, и он стоял без своей шапки, растерянный и обиженный. Он бы заплакал, но перед отъездом его насухо вытерли полотенцем, и слёз не было, да и краник ему крепко завернули, неоткуда было капать этим слезам. Он, самое главное, не мог понять, за что с ним так обошлись, почему его так жестоко покинули. Он бормотал:

– Это я сам виноват, я никуда не гожусь. Но дети тоже хороши! Якобы они меня любили! Якобы носили мне воду из родника в ведёрочках и шишки из лесу! Они это исключительно делали для себя, вот что. Чтобы себе было лучше, а я, дурак, верил! – Дурак, – соглашался старый чайник. – Ты дурак. – Конечно, – бубнил самовар, – они обо мне заботились, чистили меня речным песком. Может, они не такие и плохие, это я, наверно, плохой. Может быть, я надоел им со своими песнями, пел как дурак. – Дурак, – соглашался чайник. – Просто дурак ненормальный, что ты ноешь тут. Нашел о чём ныть. А я вот отдыхаю в кои-то веки, я радуюсь, что меня оставили в покое. – Но какая-то ведь должна быть причина, что они меня разлюбили! – Я думаю, ты не электрический, и всё, – важно говорил чайник. – Был бы ты электрический, тогда другое дело. Тебя бы взяли в город. Но ты не электрический… – За это не бросают, – отвечал самовар, – они, наоборот, меня хвалили, что я кипячу чаёк с дымком, отпугиваю комаров. – Ты, медный лоб, чегой-то не дотумкиваешь! – говорил чайник. – В городской квартире ты бы своим дымком всех придушил, как тех комаров. –Да, в городе бы я не пригодился, – горевал самовар, – я простой, поэтому они меня бросили. – Ты шишкоед деревенский, – твердил чайник, – был бы ты электрический, как я, а ты простой шишкоглот. – Что мне делать, что мне делать, – стонал самовар. – Слёз нет, броситься мне, что ли, с полки вниз головой? Это будет мой ответ им. – Ага, – говорил чайник, – кто один раз упал, тот будет падать всё ниже и ниже, как мой дядя чайник. Он упал со стола, и тогда его бросили ещё ниже, в поганое ведро, а потом ведро унесли и принесли уже пустое, и где теперь мой дядя чайник находится, неизвестно, да и никому не интересно. Ведро такое поганое, говорит: «Со временем узнаете, а пока что не ваше дело». Так что вот такой путь, опасная дорога. – Но что-то ведь надо делать в ответ на это, – бормотал самовар, – ведь я не могу сидеть сложа руки, если меня обидели! Я же не безответная тля, которую можно обидеть когда кто захочет! – А тля вовсе не так плоха, – отвечал на это чайник. – Попробуй обидь тлю. Да она тебя не заметит и будет жить дальше. Тля ни на кого не смотрит. Тля себя уважает! У чайника на все был готов ответ. – Стою такой блестящий, никому не нужный, – горько шутил самовар на следующий день. – Ну и что, что ты блестящий, – восклицал чайник. – Я вот не блестящий, а все равно я себя уважаю. Ты давал концерты в хорошую погоду, а я работал, как медный котелок у солдата, с утра до вечера, и даже ночью, если кто-нибудь заболевал. А когда шёл дождь, и ты прекращал свои выступления, я вообще вкалывал один. И учти, меня никто не хвалил, мною просто обогревались, без меня была бы не жизнь. А ты стоял и красовался. – Да нет, я не красовался, это всё они меня сами начищали и баловали, – стонал самовар. – Вот-вот, – отвечал чайник, – тебя баловали, а меня нет. Теперь ты потерял всё, а я как жил, так и живу небалованый, и даже отдыхаю. Брюхо не давит, нутро не кипит, легко, просторно, тихо! Как хорошо! – А во мне сидят неспетые песни, – тихо признавался самовар, – я бы мог принести много радости. Но я оказался никому не нужен. И потом, моя шапочка валяется на полу. Вот это меня просто убивает, как они жестоко со мной поступили. Специально унизили мою шапочку! И это притом, что я всё им отдавал, я буквально жил для них! – Нужна им твоя шапочка, дурак. Они просто торопились, – говорил чайник. – Вот был бы я как ты электрический, – вздыхал самовар. – Они бы меня тогда не бросили. Чайник смеялся:

– Дурак опять. Меня-то они как раз оставили здесь! – Действительно, – удивлялся простодушный самовар. – Я как-то об этом не подумал: ты ведь скромный, работящий, безотказный, причем ведь, электрический, ты бы мог им служить и в городе! Почему они и тебя покинули? Какие жестокие они, какие бессердечные. – Да ты что, – возражал чайник (у него на всё был ответ). – Ты что, я ведь рабочая косточка, куда меня поставят, там я и работаю. Кто-то должен тянуть свою лямку здесь. В городе работает мой брат, а в деревню поехал я. Зато у меня зимой отпуск, я отсыпаюсь, у меня будет долгая здоровая жизнь, а моему братану в городе тяжело, я ему не завидую: шум, вонь, суета. – Нет, твоему братану не тяжело, – восклицал самовар. – Это такое счастье, петь и дарить людям чай, стоять посреди стола и слушать похвалы. – Нас, чайников, никто не хвалит, дурак ты, что ли, – раздалось в ответ. – Нас не ставят на стол, нас держат в сторонке на подставке. И мы никому ничего не дарим, мы на работе, врубись своим умишком. Так толковал чайник и потихоньку засыпал. А самовар всё никак не мог успокоиться. Тем временем настала глубокая осень, пошли проливные дожди, и оставленный дом плакал всеми своими окнами. Крыша не выдержала и тоже потекла. Короче, влага начала просачиваться сквозь потолок, и одна капля упала прямо в самовар (крышки-то не было). – Ну вот, – сказал самовар, – наберу побольше воды, до самого носика, и наконец смогу поплакать. – Опять-таки, – не согласился чайник, – если твой носик заплачет, значит, он прохудился, и тебя выкинут туда же, куда выкинули дядю чайника! – Кто меня выкинет! – воскликнул самовар. – Нас бросили, оставили навеки! – Дурак ты пузатый, – сказал чайник. – Они же вернутся в мае! А ты будешь с дыркой в носу! Ты понимаешь меня? – Как, как это они вернутся в мае? – заволновался самовар. – Не понял. Они что, приедут? – Да, – ответил чайник. – Они что, принесут нам воды? – Да, – ответил чайник. – Мы что, опять запоём? – Ну да, – ответил чайник. – Так, – сказал самовар. – Так, так, – сказал он. – Внимание, я на работе. Он сказал это недаром, потому что дожди всё шли, и с крыши всё капала и капала вода, и он добросовестно её собирал. Прошли снега, прошли весенние талые воды, самовар наполнился до краёв, позеленел, покрылся от сырости пятнами, но не сдался, не продырявился, и вот время пришло, заревел, приближаясь, мотор машины, загремел ключ в замке – и в дом первыми ворвались дети. Полы и окна были мгновенно вымыты, солнышко сияло в чистых стёклах, чайник работал на полную катушку, самоварную крышку водрузили на место, но в самовар никто не заглянул, а он скромно стоял и хранил в своем сердце ржавую, тухлую воду с крыши. Иногда кто-то говорил, что надо бы почистить самовар, но на этом дело и кончалось. Однако самовар не жаловался, даже когда ехидный чайник говорил ему:

– Ну что, красавец, спой нам песенку. Так продолжалось до тех пор, пока не пошёл дождь. Тут уж самовар не выдержал и заплакал (ведь он теперь был в шапочке, и вода лилась по самовару, струилась по его щекам, брюху, ножкам прямо на пол). Плача, он восклицал:

– Почему никто не догадался, что в крыше дыра? Почему никому не пришло в голову снять меня с полки? Теперь я, видимо, дырявый, как крыша, я плачу, теперь я ухожу к дяде чайнику навсегда, но я себя уважаю и не жалуюсь, прощайте, прощайте, мне пора. И он безудержно плакал. Тут все заметили, что случилось, забегали, закричали, кто-то полез на чердак, подставлять под дырку ведро, а потом только стали снимать самовар с полки, и, когда воду пролили, тут только выяснилось, что он был полный. Сначала стали кричать друг на друга – кто такой раззява, что оставил самовар, полный воды, на всю зиму, и самовар теперь пришёл в полную негодность, осталось его только выкинуть. Потом стали гадать, кто мог налить в самовар тухлой воды и опять-таки испортить его до такой степени, что остается только отнести его на помойку. Самовар стоял в большой луже на полу, грязноватый, пятнистый, пузатый, с прозеленью, маленький и неказистый, и думал про себя: «Они меня не поняли! Они не сообразили, почему я стоял с водой! Они не знают, что я спас дом от сырости! Ну и неважно, пусть меня отнесут на помойку, это не страшно. Там дядя чайник, он ведь как-то существует, ну и мы будем. Главное, что я ведь уважаю себя! Мне везде будет хорошо, если я себя уважаю». Так что он спокойно стоял и ничего не ждал. А вот чайник – тот кипятился и вовсю свистел, что самовар работал как медный котелок для вас же, для вас, дотумкайтесь, всю зиму спасал дом, – но чайник просто выключили. Однако потом кто-то самый умный догадался вылить из самовара оставшуюся воду и почистить его песочком, после чего самовар просиял, после чего дождь кончился, после чего дети побежали за шишками, за родниковой водой, и в саду, при ясном закате, самовар запел свою скромную песенку, и он был счастлив. Самое интересное, что в доме тихо стоял всеми покинутый тёплый чайник и тоже был счастлив, неизвестно почему.