Текст:Минаев Борис. Пьяный магазин (ж. Кукумбер 2006 № 9)

Минаев Борис — Пьяный магазин Рубрика: Мои любимые

Стоял этот пьяный магазин напротив Краснопресненского универмага. Там, где теперь «Макдональдс». Когда-то в магазине этом продавали, я помню, даже живую рыбу. Ну, не совсем живую, конечно, скажем так, свежую. Её специальным сачком вылавливали из мраморной ванны с мутной водой. И плюхали прямо на железные весы. Продавец с отвращением держал эту рыбу старыми перчатками. Я этого видеть не мог, и отворачивался. Кроме того, здесь же рубили мясо. Этого я тоже видеть не мог, и тоже отворачивался. Помню, что на специальном разделочном месте (типа плахи, на которой рубят головы) всегда валялись красные мясные крошки. И был воткнут топор невероятной величины. Но самым лучшим в пьяном магазине считался не мясной, не рыбный, не бакалейный и не молочный, а вино-водочный отдел. От этого магазин, видимо, и получил в народе своё название. …Честно говоря, мне этот отдел тоже очень нравился. Всю здешнюю продукцию я всегда рассматривал с огромным интересом. А вот что там продавалось. Тёмно-зелёные поллитровые бутылки с минеральной водой – «Ессентуки» и «Боржоми». Простые водочные бутылки с яркими весёлыми этикетками. Скромные и дорогие коньячные бутылки – коричневые, с золотистыми звёздочками. Больше всего мне нравились бутылки с красным вином. Тёмно-зелёные. Особенно «Саперави» – низкие и пузатые ёмкости по 0,8. Всё вино было разного цвета – розовое, алое, тёмно-коричневое, кровавое. Пластиковых бутылок тогда ещё не было совсем. Люди подолгу стояли с авоськами, наполненными пустой стеклянной тарой. Очередь довольно громко позвякивала и тихо переговаривалась. Было душно. Моя мама терпеть не могла эту вино-водочную очередь. Она стояла здесь только по крайней необходимости с напряжённым выражением лица. И я её понимал. В этой очереди всегда были очень сильные запахи. Иногда – очень сильные выражения, от которых я мучительно краснел. Тогда мама принималась отчитывать кого-то чуть дрожащим от гнева голосом. А меня отсылала постоять на улице или возле кондитерского отдела. Происходило это так:

– Ну как вам не стыдно? – говорила мама. – Тут же дети! Пьяницы, как правило, несколько тушевались, но самые напористые сразу начинали давать отпор:

– А что дети! Что дети! – кричали они, распихивая всех скромно тушующихся локтями. – Что ж теперь, и слова сказать нельзя? Уже и ТУТ слова сказать нельзя? Думаете, ваши дети таких слов не знают? Тогда нечего их СЮДА приводить! Будет она ЗДЕСЬ свои порядки устанавливать! Мама бледнела – но держалась твёрдо. – Вы на меня не кричите! – твёрдо говорила мама. – Хотите, чтоб я милицию вызвала? Очередь нехорошо затихала и начинала глядеть на маму очень враждебно. Начинался сильный ропот, гневные выкрики, и какой-нибудь самый нервный пьяница уже пробирался поближе, чтобы высказать своё самое наболевшее – как вдруг продавщица из-за прилавка перекрывала этот ропот и этот нервный шум своим страшным зычным голосом:

– А ну, тишина! Работать не дают! Вам чего, гражданка? Давайте я вам без очереди отпущу! Мама получала свою бутылку вина и, не чуя ног, летела из этого нехорошего места куда глаза глядят. Впрочем, такое случалось крайне редко. Порядок в самой очереди всё-таки соблюдался. Гораздо хуже было с порядком где-то в плохо освещенных местах – возле прилавка, или на углу, у выхода из магазина, или со стороны заднего двора, с улицы Заморёнова. Там вечно стояли какие-то мелкие группы из возбуждённых людей, которые нервно пересчитывали деньги, о чём-то спорили, сильно махали руками, и вообще беспрестанно колебались. Мама очень боялась ходить мимо этих мелких групп, особенно в темноте. – Как дадут по голове, и помолиться не успеешь! – в сердцах говорила она, когда тёмными весенними вечерами мы с ней шли домой, купив в пьяном магазине что-то по крайней необходимости. …Но миновать этот проклятый магазин нам обычно никак не удавалось. Ведь он был дежурный, и работал до десяти вечера, а все остальные магазины – только до семи! – Ну, вот именно в дежурном надо водку продавать, – сердилась мама.

А мне, как я уже говорил, почему-то нравилось ходить с мамой именно в этот отдел и в этот магазин. Почему-то я этих пьяниц почти нисколечко не боялся. Если только совсем чуть-чуть. Зато и таких людей, как там, я нигде и никогда больше не видел. Описать их в нескольких строчках, конечно же, совершенно немыслимо. Ведь некоторые писатели тратят на это целую жизнь. А у меня такой возможности нет. Да и такого желания тоже. Опишу поэтому лишь два коротких эпизода, в которых я сам принимал некоторое участие.

Однажды, выходя тёмным весенним вечером из пьяного магазина, мы с мамой решили поднять с земли человека. Из головы у него сочилась кровь, и мама вдруг испугалась, что он помрёт. Между тем, действительно, человек этот лежал на асфальте совсем как мёртвый. «Чего тогда стараться, если он уже умер?» – как-то нехорошо, помню, подумал я. Мама стала трясти этого слегка помертвевшего гражданина за плечо. – Гражданин! – кричала она. – Товарищ! Друг! Эй, вы! Вставайте, у вас кровь, между прочим, из головы хлещет! Люди входили и выходили, и никто, кстати говоря, не хотел обращать на героический подвиг моей мамы никакого внимания. – Небось, думают, что это я мужа домой тащу! – горько сказала мне мама. – Вот идиоты! Мама подошла к какому-то дядьке и довольно смело сказала:

– Помогите поднять! Вон у человека кровь из головы хлещет! – Чего? – сказал человек, и мама отшатнулась. – Господи, – прошептала она. – Прям не знаешь, куда бежать в такой ситуации. А вдруг правда помрёт? Пошли, что ли, за милиционером, Лёва? Я молча кивнул. Честно говоря, мне было сильно не по себе. Я попросту боялся. Дул ветер. Мама держала в руках довольно тяжёлую сумку с продуктами нашего с папой питания и искала глазами хоть какого-нибудь милиционера. Мимо, если мне не изменяет память, проходила какая-то женщина, тоже с сумкой. – Помогите, а? – жалобно попросила мама. – Вон у него кровь как идёт. Страшно же. – Да пьяный он! – в сердцах промолвила женщина. – Не видите, что ли? Куда его тащить? Он же дороги никакой не разберёт. Вдруг из магазина вышел милиционер. Мама кинулась сразу к нему. Он долго и внимательно её слушал, потом подошёл к пьяному и сильно хлопнул его по ушам три раза. А потом брезгливо вытер ладонь мятым платком. Пьяный зашевелился, начал рычать и ругаться. – Возьмите его! – сказала мама. – А то он раненый какой-то. Может, ему медицинская помощь срочно нужна, я же не знаю. – А вы уверены, что он вам потом спасибо скажет? – хмуро спросил милиционер. – Ну тогда я не знаю! – сердито сказала мама. – Пусть, значит, так лежит, истекая кровью? Милиционер начал тереть этому слегка ожившему уши. И опять по ним хлопать. Уши у пьяницы стали красные и какие-то дряблые. Но ничего не помогало. – Ладно, сейчас наряд пойду вызывать! – хмуро пообещал милиционер и ушёл. Мама с непонятной для меня жалостью посмотрела на пьяного. Видно, чем-то он ей понравился. Или кого-то напомнил. А может, ей не понравилось то, что сказал милиционер. Короче, это был крупный мужчина, с жёсткими чёрными волосами, в красной рубашке и каком-то странном бархатном пиджаке. – Может, артист какой-нибудь? – подбодрила мама сама себя. Вдвоём мы всё-таки подняли этого страшно тяжёлого человека и прислонили его к стене. Он медленно и неохотно открыл глаза. – Идите отсюда куда-нибудь! – сказала мама. – А то вас сейчас в вытрезвитель заберут. И вот вам платок, а то у вас кровь из головы идёт. Прижмите хотя бы к ране. Ну прижмите, прижмите… Он стоял и качался у стены. Мы уже пошли домой. Как вдруг человек хрипло крикнул:

– Женщина! Мама обернулась. Он качался, но всё-таки уже стоял. – Отведите меня домой. А? – Не могу, – просто сказала мама. – Я с ребёнком. – Ну и иди на… ! – глухо сказал человек.

Мама повернулась и пошла, держа меня за руку. И я видел, как она плачет. Тихо плачет, не утирая слёз. Ветер нёс жёлтые и красные листья нам навстречу. А фонарь освещал надпись. Мою любимую надпись: «Осторожно, листопад!».

Второй случай был попроще. Мы с мамой отстояли длинную очередь в вино-водочном отделе. И мама попросила «Алазанскую долину». Это тогда была большая редкость. Даже некоторые пьяницы, побогаче, брали это грузинское вино – отнести домой. Для какого-нибудь праздника. Бутылка стоила три рубля шестьдесят семь копеек. Когда мама, наконец, подошла к прилавку, то выяснила, что ей не хватает двадцать пять копеек. Очередь сильно заволновалась. – Ну, сбегай домой, мать! – кричали одни. – Мы тебя потом без очереди пропустим! – Да уж, пропустите вы! – жаловалась мама, каким-то растерянным голосом. – Это вы сейчас такие добрые. Знаю я вас. – Мадамочка, раньше надо было думать! – злорадно закричал кто-то высоким голосом. – Освободите жизненное пространство! – Да я вам принесу! – пыталась уговорить мама продавщицу. – Я тут рядом живу! Но продавщица была почему-то непреклонна:

– А почём я знаю! Почему я из своего кармана должна выкладывать? Вас много, а я одна! Видимо, для неё это было принципиально – не давать в долг чужим. – Господи, ну что же делать? – говорила мама почти в слезах. – Нечего вам СЮДА ходить! – крикнул кто-то из глубины эту загадочную фразу, которую я не мог понять всю жизнь. «Куда СЮДА?» – подумал я. И вдруг чья-то рука протянула маме двадцать копеек и ещё пятак. Мама со слезами благодарности приняла эту добрую руку. – Я вам отдам! Отдам обязательно! Скажите ваш адрес или телефон! – причитала она. – Да не надо, чего там! – сказал кто-то и стыдливо отвернулся. Все посмотрели на него с неодобрением. А кто-то крикнул:

– Кость, а мне добавь! И вся очередь страшно захохотала. Продавщица шепнула:

– Давайте я вам в бумагу заверну. А то у вас банки стеклянные, я вижу. Разобьете ещё. Дома мама дрожащими руками развернула толстую, рваную по краю коричневую обёрточную бумагу и вытащила на свет красивую бутылку «Алазанской долины» с непонятной грузинской вязью на синей этикетке. Этикетка, правда, слегка покосилась, но вино всё-таки таинственно блеснуло где-то там, в глубине посудины. – Эх! – сказала мама. – Сима, давай откроем? – Ты что? – удивился папа. – Ты же на день рождения кому-то купила? – Хочу выпить! – упрямо сказала мама и начала искать штопор.

Теперь, когда таких магазинов практически уже не стало, я вдруг понял, что имели в виду его постоянные посетители, когда кричали моей маме:

– Вы нам ЗДЕСЬ на указывайте! Это место – в грязных опилках зимой, в пыли летом, в лужах и слякоти осенью и весной – было их домом, их планетой. Они приходили сюда всегда. Здесь на их лицах горел огонь веселья, тоски и радости. Здесь они дрались. Здесь порой засыпали навсегда. Здесь был их рай.

Больше никогда я не видел так близко этих людей – и в таком количестве. Со всеми их ужасными лицами, ужасными словами и ужасными отношениями. Были похожие магазины, но я старался туда просто не заходить. А проходя мимо нашего – убыстрял шаг. Практически не поднимал пьяных. И всегда точно знал, сколько у меня осталось денег. Но до сих пор я вспоминаю пьяный магазин с чувством щемящей грусти. Как будто мне хочется ещё хоть раз постоять рядом с ними. Зайти и посмотреть. Но его больше нет. Может быть, и слава Богу. Я захожу в «Макдональдс» и беру пирожок с клубничным наполнителем. Стакан кока-колы, кусочки куриного филе с соусом карри и пакет картошки по-деревенски. Потом ем все это и давлюсь. Давлюсь и думаю: зачем я сюда пришёл? Мне же даже не по пути.