Текст:Заяц Виктор. Разбой (ж. Кукумбер 2002 № 2)

Заяц Виктор — Разбой

О том, что Разбой убежал в волчью стаю, мне сообщила крестная, когда я печально бродил вокруг пустой собачей будки:

– Он, Витя, оборотень! Ты его не жалей. В этот первый день моего приезда в Разъезджу, я наслушался множество историй о том, как Разбой стал вожаком стаи, как приводил волков в село, поскольку хорошо его знал, как они задрали нескольких телят и чуть не убили жеребенка. Жеребенка я видел, он действительно был весь рваный, но чем убедительней были эти рассказы, тем больше я сомневался в их правдивости, видно меня очень любили, раз так трогательно утешали. Но в раннем детстве очень легко верится во все необычное, и я, в конце концов, решил, что мне говорят правду. Что мой Разбой жив-здоров и, что если пойти к лесу, то можно его встретить. Я представлял, как Разбой выбежит из-за сосен, обнимет меня лапами за шею, и так мы с ним будем стоять долго-долго, как это было раньше. Сначала я его боялся, ходил по стеночке и старался громко не говорить. Потом осмелился и плотно сложенной ладошкой погладил по голове, а он стал протягивать мне лапы – то одну, то другую. Через день мне сильно влетело от бабушки за то, что я скормил Разбою целую палку копченой московской колбасы. Бабушка поймала меня во дворе и отстегала прутьями. Я крепился, не плакал, но от обиды огрызался и кричал:

– Мы тебе полную сумку колбасы привезли, а тебе одной штучки жалко! Уже через неделю я показывал своим братьям и сестрам цирковые номера: раскрывал Разбою пасть и пытался засунуть туда голову или садился на него верхом и, какое-то время он меня держал. Бабушка все время нервничала:

– А где тот Витя? Молчаливый крестный, вечно в какой-нибудь работе, не сразу отвечал:

– В будке с Разбоем сидит. В будке я создал все удобства: повесил штору из драной бабушкиной кофты, нашел дедушкины кнопки и все стены украсил открытками, пытался даже умыкнуть из дома сломанные настенные часы, но бабушка отняла. Стоило мне залезть в будку, как Разбой следовал за мной. И так мы с ним сидели подолгу, иногда вместе засыпали. Однажды дедушка сказал:

– Вот он всю жизнь на цепи сидит, так он либо сбесится, либо ослепнет. Я сразу побежал к крестному и стал трепать его за штанину:

– Дядя Коля, а отпустите Разбоя погулять? – Так он убежит. – Не убежит, я его на веревочке водить буду. Крестный ничего не ответил, он вытащил из клуни старую лошадиную сбрую, а потом быстро и ловко смастерил из нее длинный поводок. Радостно звякнула цепочка, и вскоре я уже фигурировал с Разбоем по селу. Гордо красовался перед бабками, под взглядами, насколько внимательными, настолько же и безразличными. – Вот, такой большой собака, – сказала одна, – он тебя съест. – Не съест! Я у него хозяин. Сначала прогулка состояла из того, что я, беспомощно болтался на поводке между дворами, пока Разбой обнюхивал и описивал все сорняковые поросли под заборами или с зудящей резкостью начинал чесаться. Но, когда вышли за село, на безлюдье, он насторожился, выправил шею и стал затяжно принюхиваться. За компанию и я делал то же самое. Потом мы вместе валялись на горячем песчаном холмике возле посадки и видели зайцев, вместе купались в длинном торфяном озере. Поводок к тому времени я уже потерял, да и не нужен он был вовсе, – Разбой и так не отходил от меня ни на шаг. Даже, когда купались, все время стоял рядом, прислонялся ко мне шерстяным, щекотным боком. При этом, мы бесконечно разговаривали: я рассказывал о московской жизни, он о чем-то своем. Вернулись только вечером, и сразу ? в будку, оба. Разрешения можно было уже не спрашивать. Каждый день с утра до ночи Разбой неотступно меня сопровождал: в поле, на реке, в лесу и даже в кино. Скоро я уже привык и прежний неуемный восторг угас. Однажды в начале августа мы вертелись возле мужиков, они устанавливали столбы для телячьего загона. Разбой сидел рядом, а я то запрокидывался назад, то заглядывал ему в полуоткрытую пасть. Это было интересно потому что, как только я заглядывал, он сразу ее закрывал и поднимал верхнюю губу. У меня была возможность рассматривать крепкие передние зубы и длинные клыки. Внезапно из пасти дыхнуло жаром, вырвался короткий рык, и последовал резкий, жгучий удар. Я и не понял, что случилось. Опомнился только тогда, когда над Разбоем пролетела сначала одна, потом другая лопата, и подбежали мужики. Крестный гнал по селу лошадей, а я подпрыгивал на возу потрясенный, все еще слабо понимающий происходящее. Пол-лица и руки, и воротник у рубашки, и рукав ? все было в крови. К счастью, медсестра оказалась дома, она обработала мне раны, залепила разодранную щеку пластырем и сделала укол в руку. Я помню, как у нее дрожали руки и голос:

– Трохи бы повыше, и был бы уже без глаза. Прибежала крестная и села прямо на пол. – Ой! Боженьки, боженьки! А на что ж мне все это надо? ? она тяжело качала головой и била ладонью по доскам. Больно было недолго. Щека какое-то время ныла, а потом стала успокаиваться. Я был счастлив. Приблизительно такой же случай произошел со мной дома. Мне дверью прищемили большой палец на руке и достаточно сильно, пришлось накладывать шины. Это была блестящая возможность прославиться. Я выходил во двор с перебинтованным, гордо поднятым в небо пальцем, не обращая внимания ни на кого из соседских детей. Я считал презрительным не то что играть с ними, но даже и разговаривать. Когда боль совсем утихла, я пошел по людям. Больше всего о своем ранении мне хотелось поведать девочкам. Я откуда-то внезапно появлялся и говорил:

– А меня собака укусила. Девочки действительно удивлялись и затихали. Приходил мой брат Толя и другие мальчишки:

– Больно, Витя? Я печально кивал и отвечал:

– Очень. Но радость моя была недолгой, – бесследно исчез Разбой. Вероятно, он собачьим умом понял, что совершил, что-то безрассудное, нелепое и теперь боялся попадаться на глаза. Проходили дни, мои раны зарубцевались, а его все не было и не было. По вечерам я приходил на холмик, где мы с ним любили отдыхать, и подолгу стоял там, среди сосенок, перебирая босыми ногами остывающий песок. А потом бежал во двор, задирал бабушкину кофту в круглом окошке, прекрасно зная, что будка пустая. Уже перед моим отъездом, когда докапывали картошку, со стороны озера показалась знакомая фигура. Разбой прибежал веселый и худой, в придачу от него очень дурно пахло. Мы счастливо обнимались, кувыркались на меже и вместе повизгивали. Когда крестная нас заметила, она сразу всполошилась и со всех ног бросилась во двор. Вскоре оттуда появился мой старший брат, Саша Кучер. В руках у Саши была двустволка. Меня не могли не унять, не оторвать от Разбоя ни крестная, ни бабушка. Я обхватил его за шею и так кричал, что люди на других огородах выпрямились и застыли. Разбой ничего не понимал, он все принимал за игру и радовался. Кучер, в конце концов, выругался и ушел. А я, повинуясь страшному предчувствию, весь грязный от слез и пыли, хватал из кучи картошку и швырял в Разбоя:

– Пошел отсюда! Уходи! Он отбежал на безопасное расстояние, долго, изумленно на меня смотрел и скулил, но все время пытался вернуться. Я бросал комья земли, обрубки подсолнухов и кукурузы, не обращая внимания на бабушку и крестную, ругался матом. Наконец, Разбой развернулся и, в привычном собачьем изгибе по меже побежал прочь от своего села, от своей конуры, от меня. Больше я его не видел. Мой отъезд был печальным. В поезде я всю дорогу смотрел в окно, надеясь где-нибудь в лесах увидеть Разбоя. Я лелеял надежду, что он прибежит в Москву, ко мне домой, ведь были такие случаи. Только во взрослом возрасте, как-то мельком я услышал, что Разбоя Кучер все-таки застрелил. Но было это не очень внушительно. Так ли, нет ? неизвестно. Другие утверждали, что видели его в лесу, когда зимой ездили за сеном. Поэтому печальное известие меня не потревожило, я в него попросту не поверил. Я твердо знаю, что Разбой навсегда ушел из села и поселился на воле. Может быть, и действительно нашел себе волчицу. И до сих пор я до слез радуюсь, что тогда на огородах спас от смерти свою первую, самую дорогую в мире собаку.