Текст:Москвина Марина. Кузнечик (ж. Кукумбер 2005 № 5)

Москвина Марина — Кузнечик

Художник: Бородина Елена

Лёне Тишкову – Погода сегодня – молодец, – сказала мама, – не прогуляться ли нам всем вместе? – Ой, – ответил папа. Он лежал на диване и внимательно разглядывал жучка на стене. – Так прилежался, – говорит, – лежу и мечтаю, что я на пляже – пью кофе, заедая восточными сладостями. У меня папа огромный любитель побездельничать. Даже кормить рыбок для него непосильное бремя. Мама говорит: «Единственное, что моему мужу можно поручить, – это поймать бабочку». Целыми днями папа лежал на кровати и смотрел телевизор. – Учись, сынок, – говорил он мне. – Выучишься как следует, будешь жить так же, как и я. Но всё-таки мы уговорили его пойти погулять. С условием, что зайдём в ГУМ – узнаем, нет ли там телевизоров с дистанционным управлением. Это давнишняя папина мечта, а то, хочешь не хочешь, приходится иногда вставать с кровати переключать телевизор. Идём – мама с папой жуют печеньице, глазеют по сторонам, ветер, солнце, небо, облака… Я у них спрашиваю:

– Кто каким бы хотел быть пальцем? – Я, – ответила мама, – мизинцем. – А я безымянным, – сказал папа. Вот такие вели разговоры. В ГУМе папа отправился в «телевизоры», мама – в галантерею, разбрелись кто куда: я еле отыскал папу в конце третьей линии на первом этаже. Он ел мороженое и с большим любопытством разглядывал объявление:

Кто хочет знать, кем он был в прошлой жизни? В уголке стоял компьютер, а около него сидела маленькая толстая тётя с фиолетовыми волосами, очень серьёзная. – Я хочу знать, кем я был в прошлой жизни, – сказал папа. – Год рождения? – спросила тётя. – Месяц, число и час? Папа всё сказал. Он только час никак не мог вспомнить. – Кажется, было утро, – говорит папа. – Хотя, постойте! Когда я рождался, мне мама рассказывала, по радио звучали кремлёвские куранты, и грянул гимн Советского Союза! – Двенадцать часов ночи, – кивнула тётя. Эту информацию она вложила в компьютер, и через десять минут пришёл ответ: «Великий писатель девятнадцатого века, гений мировой культуры, общественный деятель, философ, педагог, автор романов «Война и мир», «Анна Каренина», «Севастопольских рассказов»… – Вы что, шутите? – прошептал папа и вытер о пальто вспотевшие ладони. – Компьютеры не шутят, – отозвалась тетя. – Выходит, по-вашему… – пробормотал папа, – я в прошлой жизни… был… Лев Толстой??? – Видимо, да, – серьёзно ответила тётя. – Наш компьютер высчитывает сто процентов из ста. – Нет, вы вообще отдаёте себе отчёт? – проговорил папа в неописуемом волнении. Та только руками развела. Папа вышел из ГУМа огромными шагами, с остекленевшим взглядом, он мчался, как призрак, без руля и без ветрил. – Что это с ним? – испуганно спросила мама, выныривая из галантереи. – Он в прошлой жизни был Лев Толстой, – ответил я на бегу. – Ха-ха-ха! – засмеялась мама. Папа остановился. – Ты смеёшься, – сказал он. – А это серьёзное дело. – Я всегда смеюсь, – радостно откликнулась мама. – Потому что когда я не смеюсь, я плачу! Миша, Миша, – спросила она, – а я кем была? – Я не знаю, – ответил папа. – Понимаешь, меня в первую очередь всегда интересую я. А до других мне и дела нету. – Всё, мы погибли, – сказала мама. А папа сказал:

– У меня такой сумбур в голове. Я должен это осмыслить. Ночью папа лежал неподвижно, как затонувший корабль, но шум папиных мыслей не давал нам уснуть. Время от времени он вставал, включал свет в ванной комнате и смотрел на себя в зеркало со смесью страха, восхищения и изумления. Утром он спросил у меня:

– Андрей, ты знаешь, что такое «пуританин»? – Нет, – сказал я. – Я знаю, что такое «жилет» и «пипетка». – Ты тонешь во мраке невежества, – заметил папа. – Что ты будешь делать, когда вырастешь? – Я буду делать очки чёрные от солнца, – ответил я и засвистел. – «Нет» – глупостям! – высокопарно произнёс папа. – «Да» – благоразумному времяпрепровождению! И стал заставлять меня решать задачу: сколько процентов воды содержится в одном килограмме человека. Он из меня кровь пил, как вампир. Голова моя трещала от знаний. Хорошо, у меня такая мозговая система – всё выветривается, ничего не остаётся. – Хватит тратить жизнь, – кричал папа, – на что-то малосущественное! Праздный человек – будущий преступник! И дал мне работу – ломать ящик. Сначала я расчленил его на доски, потом вытащил гвозди, потом я их выпрямлял, потом всё выбросил. Папа был страшно доволен. Куда только подевалась его милая привычка сесть в уголок и делать вид, что его не существует? Папа надел красную водолазку, которую он носил до женитьбы, шорты, носки и храбро в таком виде расхаживал по квартире, донимая нас разговорами о том, почему все считают себя вправе ущемлять свободу его личности. Раньше он задавал нам с мамой вопросы типа:

– А снег во дворе растаял? – Листья падают? Шуршат под ногами? – Грачи прилетели? Теперь он с головой ушёл в проблемы государственного устройства, народного образования и политической жизни страны. Он всё время маячил перед глазами и на чём свет стоит ругал современное общество, где нет места простому человеческому счастью. Мама говорила:

– Миша, ты наживёшь себе неприятности. А папа:

– НЕ МОГУ МОЛЧАТЬ! И завёл себе дневник: «Правила Жизни».

«Вот я смотрю на собаку, – писал он в своём дневнике, – и удивляюсь, как это природа устроила мудро – волосяной покров». Раньше он ел, что попало, не привередничал, радовался каждому приёму пищи, теперь же – как сядет за стол, так давай крутить носом. – Что вы мне мясо даёте? – ворчал он. – Кто это? Чистое или нечистое животное? Чистое – это то, у кого копыто раздвоено, и оно жуёт жвачку. Например, жирафы и горные козлы. А нечистые – верблюды, зайцы и тушканчики! Он прекратил убивать тараканов, клопов и комаров. Комары всю кровь из него высосали, а папа смотрит на них с любовью, а ночью чешется и вскрикивает сквозь сон: «Не убий!» Он без конца наведывался к соседям – плотнику Павлу Ивановичу и пенсионерке бабе Хасе, спрашивал сколько они получают и чем питаются. Никто его не просил – по велению сердца папа раздал бабы Хасиным внукам все мои вещи. А Павлу Ивановичу – тот сверх всякой меры употреблял спиртные напитки – взял и подарил мамин неприкосновенный запас: банку растворимого бразильского кофе. – Какая глыба, а? – отзывался о нём Павел Иванович. – Какой матёрый человечище!!! Я злился, конечно, ругался, но что было делать? Не убивать же родного папу! Тем более что он засел писать роман, который в своё время начал и почему-то бросил на середине Лев Толстой: «ВСЁ о духовном развитии человека». Папа работал над этим романом не разгибая спины много дней и ночей, отрастил усы, бороду, грозные нависшие брови, морщил лоб, ширил нос и такой давал взгляд пронзительный, что мы с мамой старались как можно реже попадаться ему на глаза. Папа плакал, когда относил его в издательство. – Я вложил в него всё, что у меня есть, – говорил он. – Все чувства и весь интеллект. – Ты – это встреча с прекрасным, – отвечала мама. Но у моего папы было такое подозрение, что мама хочет одного: получить кучу денег за его роман. Поэтому он тайно от мамы написал завещание, где попросил, чтобы после его смерти произведения его ни в коем случае не стали моей или маминой собственностью, а были безвозмездно переданы народу. Сколько с ним было забот и хлопот, сколько ужасов и препятствий. К тому же он стал дико не любить соглашаться. Хлебом не корми, только дай поперечить. – Всю ночь лил дождь, – говорит мама. – А мне казалось, – отвечал папа, – что всю ночь светило солнце. – Да, я теперь не такой безмятежный, как раньше, – заявлял он. – Пашу, кошу, пишу, тружусь в поте лица. Все требуют: государство, народ… И вдруг по поводу папиного романа приходит письмо. Рецензент Болдырев пишет, что роман плохой, длинный, скучный, совсем никуда не годный, очень плохо написан, а папа – графоман. – Как так? – папа опешил. – Кто такой Болдырев? КТО ЭТО ТАКОЙ? Ни о чём не осведомлённый человек! Может, просто ошибка? И, чтобы доказать, какое этот отзыв досадное недоразумение, отправился в ГУМ за справкой, что он в прошлой жизни был Лев Толстой. Он шагал – бородатый, в толстовке, подпоясанный, в черных сапогах, с горящими глазами; прохожие оборачиваются, мама бежит за ним, и я тоже бегу, но поодаль, делаю вид, что они не со мной. Мама кричит на всю улицу:

– Миша! Ты только не волнуйся! Они еще пожалеют об этом! А папа с мрачной решимостью – прямо к компьютеру:

– Дайте мне справку, что я в прошлой жизни был Лев Толстой. – И называет свой год рождения, месяц, число и час. Мама:

– Ты точно помнишь, что это случилось в двенадцать часов? Ни раньше, ни позже? – Именно в двенадцать, – уверенно сказал папа. – По радио били куранты, и звучал гимн Советского Союза. – А ты где родился-то? – На Урале. – Но ведь там у вас другое время! Никто не знал, как моя мама умеет докапываться до правды. – Да, – согласился папа, не понимая, куда она клонит. – Значит, наши куранты у вас били в два… – Так в два или в двенадцать? – нетерпеливо спросила оператор компьютера. – Выходит, в два, – простодушно ответил папа. Та всё записала и эту информацию вложила в компьютер. Через пять минут на экране вспыхнуло: «КУЗНЕЧИК». – Что? – бледнея, проговорил папа. –Что там написано? – «Куз-не-чик», – прочитал я. – Ты в прошлой жизни был кузнечиком! – Ах, кузнечиком! – повторил папа, не в силах осознать, что произошло. – А каким? – Маленьким, зелёным, – ответила оператор. – Так, – сказал потрясённо папа и пошёл не разбирая дороги. – Миша, Миша, не верю, это какой-то ляпсус! – кричит мама. – Ты был Толстой, это видно невооружённым глазом, но только, наверное, не Лев, а Алексей! Мы проходили мимо трикотажного отдела, и мамино внимание привлёк яркий зелёненький джемперок.

– Джемпер, Миша! – обрадовалась мама. – Как раз твой размер. Она сняла его с вешалки и натянула на папу, и папа, впервые за это время, не оказал ей сопротивления. Он стоял – длинный, бледный, в зелёненьком свитерке – вылитый кузнечик. – А что? Мне нравится, – сказал папа, потерянно глядя на себя в зеркало. – Люся, Люся, – тихо проговорил он, – ты моя Полярная звезда. – А ты мой Южный Крест, – ответила мама. Мы вышли на Красную площадь. Ветер, небо, облака… – А я даже рад, – сказал папа и вздохнул полной грудью. – У меня камень свалился с души. А то я подумал, что мне надо продолжать дело Льва Толстого.