Текст:Коровина Елена. YESTERDAY (ж. Кукумбер 2011 № 05)

Коровина Елена — YESTERDAY

«Я помню – мы шли куда-то с папой, кажется, к бабушке и проходили мимо машины с квасом, квас наливали прямо из бочки, открывали кран – и появлялась струя кваса. Папа пересчитал деньги на ладони и купил кружку кваса, и как всегда – дал мне облизать пену. Я очень любила пену! Пивную пену, от шампанского и от кваса. Кружка была большая, стеклянная и тяжёлая. Мне было, наверное, тогда лет пять. И почему-то мне всегда хочется плакать, когда я вспоминаю, как папа пересчитывал монетки на ладони». Что ещё было? «Папа нёс домой белизну и умудрился капнуть себе на джинсы! И джинсы в этом месте стали белые! Это пятно было где-то рядом с коленом. Мама ругалась на него, а я придумала закрашивать белое пятно синим фломастером. Ещё я писала сочинение, это была домашняя работа, надо было описать внешность родителей. Мне было лет десять. Я пришла и спросила: «Пап, а у тебя большие глаза?» Он сказал – «Ну, а тебе как кажется?». Я ответила: «Напишу – маленькие глаза». И папа засмеялся: «Что я, поросёнок, что ли?» Ещё мы играли в перехват, жмурки, в больницу, в куклы, в футбол и в футбол настольный… Папа очень любил смотреть футбол по телевизору! Он выдвигал кресло на середину комнату и кричал: «Давай!!! Бей! Вот ур-р-род!» Вообще он никогда не ругался. Только если уродом обзывал какого-нибудь футболиста. Ещё он мыл посуду однажды, и я звала его играть. Он сказал: «Подожди, я сейчас домою котовы мисочки». Котовы мисочки! Он всегда со мной долго играл. Ещё потом были Битлз. Наверное, лет в десять тоже…» Я оторвалась от своих записей в дневнике и задумалась. Надо всё-всё вспомнить хорошенько, в мелочах, и записать. Потому что моя память – ненадёжный источник, это я совсем недавно поняла. А мне нужно это хорошо-хорошо запомнить, на всю жизнь. Какой был день, какое настроение, сколько мне было лет… Я уже сейчас не очень хорошо помню подробности, и что-то приходится додумывать, то есть – выдумывать. Я погрызла кончик ручки и принялась писать дальше: «Папа всегда хорошо рисовал. Особенно этих четырёх Битлз. Раньше я не знала, что это Битлз, папа просто рисовал четыре мужских лица на всяких бумажках и газетах…» – Настя! Иди сюда! Это мама. Голос не предвещает ничего хорошего. Я быстро прячу тетрадку и иду на кухню: мама в фартуке, с покрасневшим, возмущённым лицом. Плита дымится, и пахнет горелым молоком. Ну как я могла забыть о молоке! Ковш, почерневший от гари, стоит в раковине. В него льётся холодная вода. – Настя! Ну, я же тебя как человека просила! – мама горестно поднимает руки к потолку. – Вся плита теперь испорчена! Звонок. Это, наверное, Ленка вернулась из института. Я открываю дверь. Так и есть. Ленка – это дочь отчима. Мама начинает мыть плиту и отчитывает меня. Я молча соскребаю гарь с ковша, а Ленка ехидно на меня посматривает. Потом она садится ужинать, а я ухожу в нашу с ней комнату. Мама всё ещё ворчит, но уже больше по инерции. Я включаю музыкальный центр. «Yesterday». Эту песню очень любил мой папа. Я слушаю песню, достаю свой дневник и снова начинаю писать. «В моей детской книжке про Буратино очень красивые цветные картинки. И там есть такая картинка, где лиса Алиса и кот Базилио сидят в таверне и едят. Лиса наколола на вилку кусок жареной колбасы, и этот кусок выглядит так аппетитно! Один раз я сказала папе, что хочу съесть этот кусок, и он стал мне жарить так колбасу. И сосиску «пальмочкой», и картошку кружочками. Всегда жарил, красиво выкладывал на тарелке и приносил мне в комнату, если я сидела и смотрела мультик».

В комнату входит Ленка. – Настя! Опять своих «битлов» врубила! – сводная сестра выключает музыкальный центр. Я не спорю. Ленкино превосходство незачем доказывать. Она меня старше, красивее, она умнее меня, и к тому же учится в училище, а я только в школе. И ещё она – прилежная, послушная девушка, в то время как я «проблемная, испорченная девчонка». Ленка получила в школе золотую медаль и сейчас «идёт на красный диплом», и после училища будет поступать в медицинский на врача, а я у меня тройки по алгебре и геометрии. И по физике тоже. Может быть, и хорошо, что папа не видит, какой ужасной стала его дочь. Ленка подозрительно смотрит на меня своими красивыми накрашенными глазами.

– Ты что, плакала? Я отрицательно качаю головой. – А почему у тебя глаза красные? – допытывается она. – Не знаю. Конъюнктивит, наверное, – я пожимаю плечами и незаметно сую свою тетрадку в стол. Ленка смотрит на коробку из-под диска «Битлз», которая лежит у меня на столе. – Как ты можешь слушать этот маразм? «Битлы» устарели окончательно и бесповоротно, Настя, – сестра говорит назидательно и строго. – Сама ты маразм, «Битлз» – это классика. – Классика? – Ленка падает на свою кровать и дико хохочет. – Ну ты и дура. Не позорься, не ляпни где-нибудь. Наверное, это смешно. И может быть, «Битлз» не классика. Но мне всё равно. Их очень любил мой папа. Правда, нашей умнице Ленке этого не понять. Да я ей ничего объяснять и не собираюсь. Её папа жив. …Там, далеко, в провинциальном городке, на старом кладбище лежит мой папа под зелёным крестом с облупившейся краской и за ржавой оградой. Только я в это не верю. Не верю. А вообще-то мне повезло: Ленка собирается на свидание, мама – в магазин, а отчим до восьми на работе. И когда за благоухающей Ленкой захлопывается дверь, я включаю «Битлз». «Мы с папой идём в книжный магазин, там продаётся красивая кукла. Странно, что в книжном, но да, там кукла! Она сделана под Барби, у неё светлые волосы, и розовое узкое платье с розочкой на груди, и розовые туфли! Бабушка отдала мне кусок овчины, папа вырезал из него модель для куклиной шубы, и я сшила шубу. Приходят гости, и папа говорит им: «Я ей вчера кроил, а она сама шила». Как же красиво поют эти битлы! И сами они очень красивые ребята, я смотрела их фотографии в журнале. Все они из Англии, из города Ливерпуль. Может быть, когда я стану много работать, или если вдруг у меня когда-нибудь будет богатый муж (мечтать не вредно, но вдруг?!) – я смогу накопить денег и побывать в Англии! Я сижу и думаю. Странно – имя куклы вспомнить никак не могу, хотя кукла цела, и платье, и туфли, только волосы у неё оторвались, и на лысую голову пришлось надеть шляпу. Ленка смеётся, и говорит, что моя кукла после химиотерапии. Сводная сестра очень любит красивые медицинские словечки и знает разные названия болезней. Я учусь у неё. Вспоминаю имя куклы… Странная у меня память. Голова помнит иногда совсем не то, что надо. Большая комната в доме бабушки. Везде включён свет, зеркала зачем-то завешаны, кругом люди, незнакомые люди толкутся, и в центре комнаты – гроб. На столе на белом полотенце – стакан с водкой, кусок хлеба, рис в глубокой тарелке, иконка и зажжённая свеча. Свеча трещит. Бабушка сидит около гроба в чёрном. Лицо у неё страшное, красное. Мне хочется убежать, исчезнуть. Про меня говорят: «Вот его дочка приехала…» Его дочка! И все меня разглядывают. Заходит толстая женщина тоже в чёрном, блестящем, и кричит на ухо бабушке: «Где хлеб чёрный? Было пять буханок. А лук где лежит?» Много женщин что-то режут на кухне. И ещё… НЕТ! Нет-нет-нет! Я помню все в мельчайших подробностях, но про это я никогда не буду писать, никогда, никогда, никогда! Дурацкие мысли! Как же зовут эту куклу, Господи?! Битлы поют про жёлтую подводную лодку. Я включаю «Yesterday». В десятый раз, наверное. Господи, если бы можно было вернуть вчера! Я бы всё отдала, всё-всё. Тихая, печальная песня. Я сижу в темноте, не включая света, обняв руками колени, зарёванная, «проблемная» и «не идущая на медаль», и вспоминаю о папе. Это всё было вчера, yesterday.