Текст:Заяц Виктор. Пастораль (ж. Кукумбер 2010 № 08)
Заяц Виктор — Пастораль
Корова Таня завидовала соседнему стаду. Не только Таня, но и все остальные печально замирали, глядя, как молодой, весёлый пастух без всякого кнута спокойно сопровождает своих коров. «Какой симпатичный! – думала Таня. – Не то, что этот!». Танин пастух был старый, непомерно суровый и очень неопрятный. Он в любую погоду ходил в одной и той же неопределённого цвета одежде, в одних и тех же тяжёлых сапогах. Всё лицо у пастуха обросло щетиной, он брёл за стадом, и щетина уже с утра покрывалась пылью. Такого вида не то что коровы, а и люди порой пугались: – Ни дать ни взять, оборотень! Умылся бы хоть! Но пастух только ухмылялся. Он сидел на горячем холмике среди пастбища и ел сало с чесноком. У пастуха была такая же свирепая и лохматая собака. Стоило ему крикнуть «Султан! Взять!», как собака неслась к стаду и кусала первую попавшуюся корову. Не раз и не два Таня страдала от острых клыков, и сколько она ни пыталась изловчиться и ударить собаку копытами, ничего не получалось. Но страшнее собаки был огромный чёрный кнут. У Тани схватывало сердце, когда пастух щёлкал им по земле, коровы в панике грудились и спешили быстрей переместиться туда, куда их гнал пастух. Лишь бы не попасть под страшный кнут. Но с Таней это однажды случилось. На колхозном поле зазеленел овёс. Коровы шли вдоль поля и вожделенно смотрели на молодые расточки. Таня оглянулась и увидела, что пастух совсем далеко разговаривает с каким-то человеком. «Успею! – подумала Таня. – Несколько колосков сорву с краешку и сразу назад!» Но она увлеклась, молодой овёс был таким сладким и нежным, что Таня забыла об опасности и далеко зашла на запрещённую территорию. Удар был таким, что Таню отбросило в сторону, будто не кнутом, а бревном перетянули по спине. – Ах ты ж, прорва! – закричал пастух и замахнулся снова. Таня вовремя отбежала, и кнут просвистел рядом.
Только Маруся жалела свою корову. Сначала Маруся водила Таню на верёвочке за огороды. У Тани тогда были уже крепкие ножки, но сама она была ещё совсем лёгкая и, идя по дороге, непроизвольно подпрыгивала. – Тихо ты! – ругалась Маруся, у неё, наоборот, от старости была больная нога, Маруся поверх чулка обматывала её платком. За огородами она вбивала колышек и на весь день уходила. Таня бегала вокруг колышка, смотрела на своё село, на шмелей и кузнечиков и ела ароматную траву. Ей было весело, но к вечеру Таня уже волновалась, всё смотрела на огороды, не появится ли Маруся с прутиком в руке. И если её долго не было, Таня кричала: – М-ма-а! М-ма-а! Когда Маруся увидела на Таниной спине большой кровавый шрам, она выскочила на улицу и стала ругать злого пастуха: – Леший нечёсаный! Угробишь скотину, я тебя самого твоей палкой убью! Таня вышла из калитки, посмотреть, как Маруся ругает пастуха. Ей это очень нравилось. Но пастух вместо покаяния смеялся и лез к Марусе целоваться. Во дворе Маруся чем-то мазала Танину рану. Сначала было щекотно, а потом прохладно. – Красавица ты моя, – говорила Маруся. Таня знала, что она красавица. Все коровы обращали на неё внимание. Таня была пегой масти. По бокам красовались два почти одинаковых чёрных пятна и одно пятно на лбу. У Тани были большие ресницы и маленькие изящные рожки. Маруся гладила её по спине и повторяла: – Ты моя стройная. «Да, я стройная, – думала Таня. – Стройная и красивая». Вечером во дворе появлялись кошки, дочка с мамой, такой же пегой масти, как Таня. У них были розовые носы и большие жёлтые глаза. Кошки приходили, как только Маруся снимала марлю с прищепки и брала дойное ведро. Они сидели возле блестящих копыт толстенькие и круглые оттого, что Маруся подрезала им ушки и хвосты.
Когда это началось, Таня не обратила внимания. Сначала у неё зачесался бок в районе задней ноги и так сильно, что она едва дожидалась вечера, чтобы добраться до своего двора и вдоволь начесаться об угол дома. Зуд проходил, но к середине следующего дня возобновлялся. На осеннем, уже холодном пастбище Таня изгибалась, чтобы посмотреть, что там такое, но увидеть не могла. Маруся ничего не замечала, хотя к тому дню, когда коров перестали выгонять на замёрзшие поля, Таня уже прихрамывала. В хлеву она могла чесаться сколько угодно, и никуда не нужно было ходить. Таня надеялась, что к весне всё пройдёт. Когда выпал снег, случилось непонятное и неприятное для Тани событие. Вечером, после дойки, к Марусе пришёл пастух. Вопреки своему привычному виду, пастух был в белой рубахе, выбритый и весёлый. Маруся тоже всё время смеялась и, когда кончила доить, закрыла Таню в хлеву, а сама вместе с пастухом пошла в хату. Таня и не думала подходить к яслям. Она стояла у притвора и пыталась увидеть сквозь щели, что происходит во дворе. Но во дворе было тихо, пастух не выходил из дома. Таня волновалась, перетаптывалась с ноги на ногу и постоянно прислушивалась. Она думала, что злой пастух страшным кнутом бьёт бедную Марусю по спине и кричит: «Ах ты ж, прорва!» Но поздно вечером пастух ушёл. Маруся его провожала, и оба они весело о чём-то разговаривали. Потом это происходило почти каждый вечер. Таня, хоть и привыкла к его визитам, всё же тревожилась за Марусю. Бок всё сильней чесался, однажды Таня не рассчитала и притёрлась к стене резче обычного. Ей стало больно так, что резко свело челюсти, и она долго не могла жевать.
Только через неделю Маруся обратила внимание на то, что корова сильно припадает на правую ногу. Она вывела её из хлева, посмотрела на исчёсанный, напухший бок и заголосила: – Ой, Танечка! Что ж ты терпела, бедная? Вечером опять приходил пастух с неизвестным мужиком, они осматривали Таню и что-то обсуждали. Мужик говорил: – Жалко корову, совсем ещё молодая. – Да ладно тебе! – махал руками пастух. – Жалко! Таня весь следующий день ничего не ела. В полутёмном хлеву она то смотрела на закрытый притвор, то опускала голову. Таня всё понимала. Когда стемнело, во дворе послышались голоса. Вскоре в хлев зашёл пастух, он принёс провод со светящейся лампочкой. На боку у пастуха висела грязная, тряпичная сумка, из которой торчали ручки ножей и ещё какие-то железки. Маруся принесла паяльную лампу и простыню. Когда она привязывала Таню за рога к яслям, на пороге хлева появилась лохматая пастушья собака. Она легла напротив и стала внимательно наблюдать за происходящим. «Собаку-то зачем привели?» – думала Таня. Ей почему-то было стыдно, что собака будет на всё смотреть. Пастух зажёг паяльную лампу, накалил на ней большой чёрный тесак и сказал: – Ну! Дай Бог! Таня дёрнулась, хотела посмотреть на Марусю, но веревка её не пустила. В тот же миг она почувствовала жгучую боль в боку. В глазах потемнело, передние ноги подкосились. Последнее, что Таня услышала, был голос пастуха над самым ухом: – Верёвку-то! Верёвку ослабь! Тане приснился тёплый, солнечный сон. Будто стоят они с Марусей на дороге. Маруся нарядная в беленьком платочке, в вышитой блузке и в красных лакированных туфельках. Таня, как в детстве лёгкая и свободная, подпрыгивает и протяжно кричит: – Маруся! Пойдем скорее на колхозное поле! Там овёс уже зазеленел! Маруся радуется и говорит: – Пойдём, Танечка! Пойдём! Над дорогой прыгают кузнечики и летают шмели. Тане не терпится, и она торопит Марусю: – Маруся! Пойдём быстрее! Овёс поспеет, станет невкусным! – Бегу! Танечка! – говорила Маруся и махала прутиком. – Бегу! Дорога спускалась к реке, Таня бежала очень быстро. Лёгкое тело заносило вверх, и остановиться было невозможно. Мокрый песок у кромки воды приближался с бешеной скоростью. Таня со всего размаху врезалась в холодный берег и проснулась. В хлеву было темно и тихо. Сквозь щели просматривался падающий снег под тусклыми фонарями. «Живая, – подумала Таня. – Живая». Она долго лежала, гадая, то ли сейчас ночь, то ли уже раннее утро. Хотелось пить, но тело охватила слабость, только сбоку, вместо прежнего зуда и боли, появилась приятная прохлада. Послышался хруст снега, и на пороге появилась Маруся. – Проснулась, милая? – спросила она. Таня, хоть и с трудом, но всё-таки встала. Маруся принесла ведро с водой, в котором плавали две буханки пшеничного хлеба. Таня съела хлеб и выпила полведра воды. Маруся собирала с таниной шерсти налипшие соломинки и говорила: – Сто лет у меня жить будешь, кормилица. Утром пришёл пастух в чёрном рваном тулупе. Таня всё же чуть-чуть побаивалась, но уже совсем не так, как раньше. Пастух осмотрел Танин бок и сказал: – Вот и всё! А то резать, резать! Он подскочил к Марусе и вытащил из кармана большое жёлтое яблоко: – Угощайтесь! Мария Прокофьевна! – Ой! Серёжка! – Маруся махнула рукой, но всё же взяла яблоко и стала его грызть. Пастух Серёжка достал из кармана другое яблоко, разломил его и протянул половинки Тане: – И вы угощайтесь, Татьяна! А как же! Таня приняла подарок, она очень любила яблоки, тем более зимой. В этот день произошло ещё одно событие. Как только Маруся с Серёжкой ушли, притвор заскрипел, натянулся на длинном крючке, и в хлев протиснулась пастушья собака. Зашла и замерла. Таня от страха тоже не шевелилась, она смотрела на собаку, собака – на неё. Но всё кончилось благополучно. Только сейчас Таня обратила внимание, что в углу хлева Маруся насыпала целую кучу соломы. Собака, насмотревшись на корову, долго копошилась в этой куче, потом улеглась, громко вздохнула и успокоилась. С тех пор собака так и поселилась в хлеву. Но привыкнуть к такому соседству Таня не могла, всякий раз она опасливо косилась на грозного соседа. Однажды Маруся после дойки поскользнулась и разлила Тане на ноги почти всё молоко. – Вот растяпа старая! – досадовала Маруся. Как только она ушла, собака подошла к Тане и стала выхлёбывать молоко из копытных лунок. А потом: «Что это?» – подумала Таня и оглянулась. Собака тёплым, мягким языком принялась облизывать её ноги, залитые молоком. Облизывала как раз те места, за которые раньше кусала. Тане было неловко, но очень приятно. Всю следующую неделю во дворе появлялись нарядные люди. Маруся и Серёжка всех принимали. Каждый вечер из дома доносились песни. Одну песню играли чаще всего. Таня даже запомнила первую строчку: «Птица счастья завтрашнего дня…» Зимой хлев стали посещать кошки. До этого они там никогда не появлялись. А теперь каждый день приходили посмотреть на собаку. Кошки садились на бревно под самым потолком и смотрели. А собака смотрела на кошек, но не долго. Она начинала дремать и, наконец, совсем засыпала. Кошки поджимали под живот лапки и тоже спали. Только Таня не спала. Она жевала душистые травинки, по которым летом прыгали кузнечики. В травинках попадались засохшие цветы. Они сильно потускнели, но всё-таки можно было понять, какие из них были синими, какие жёлтыми или белыми. С полей повеяло свежестью, в хлев, на то место, где спала собака, набежала талая вода. Серёжка настелил соломы прямо возле таниных яслей. – Ложись, Султан. Отдыхай. Скоро череду погоним. Теперь Таня нисколько не боялась Султана. Под яслями уже несколько дней кто-то копошился. Наконец, под вечер оттуда выползла жаба. Она подошла к притвору, посмотрела на улицу и вернулась. «Наверно, ещё холодно, – подумала Таня. – Ничего. Всё равно скоро на пастбище». Летом многое изменилось. Пастух каждый день надевал чистые рубашки и брился. Таня уже не завидовала соседнему стаду. Когда Маруся приносила в поле обед, и Серёжка вместо сала с чесноком ел то манную кашу, то борщ с помидорами, Таня подходила и ложилась рядом с ними. Она была спокойная и счастливая.
И всё-таки, среди полевых цветов и шмелей, под ласковым солнцем, Таня смотрела на окружающий мир неизменно печальными, настрадавшимися коровьими глазами.