Текст:Ермильченко Наталья. Воря (ж. Кукумбер 2010 № 07)

Ермильченко Наталья — Воря

Путешествовать надо по автомобильным дорогам. Тогда можно читать дорожные указатели. Удивительные бывают на них слова и словосочетания: речка Воря, деревня Гармониха, село Львы, Большая Брембола, Сопелки… Жаль только, некогда выйти из машины, оглядеться, расспросить местных, что да как, откуда такие названия. Так я и не знаю, много ли Наталий живёт в деревне Натальинке, и водятся ли львы в селе Львы, и что такое брембола, к тому же – большая. Зато с Ворей познакомиться удалось. Воря – строгая речка. Даже в июле, когда над лугом, протянувшимся в излучине, стоит тепло, когда не верится, что ещё осталось на свете что-то не согревшееся, Ворина вода на ощупь – осенняя, прохладная. Вместо пляжей при ней – пляжики. Течёт она деловито, и всякого, кто зайдёт в воду, подталкивает: нечего, мол, зря плескаться, у меня тут выходных нет. А русло своё поворачивает решительно, почти под прямым углом. Может, строгая, а может – только делает вид. Есть, конечно, в слове «Воря» что-то лесное, даже дремучее. «Во-о-о», – это ветер шумит высоко над головой, где макушки елок. «Ря!» – хрустнула, обломилась где-то сухая ветка. Не перевелись ещё на Вориных берегах серьёзные леса. И в то же время имя её – домашнее, шерстяное и круглое, похожее на моток ниток. Катит Воря свою воду, как клубок шерсти, а клубки катать – занятие добродушное. Небо, песок и деревья играют с её водой: подмешивают краски – каждый свою. А Воря – ничего, бежит себе дальше пестрая. Стрекозы над ней летают воскресные, нарядные: издалека – синие, вблизи – изумрудные. И тёплым кажется на солнце их холодный измрудно-синий блеск. А вдоль берега на лохматом от травы бугре цветут полевые гвоздики. Вообще-то гвоздики полевые не каждый день увидишь. Заметить в траве одну – событие, несколько – чудо. Стебель гвоздики – ниточка; цвет словно тает на пяти её невесомых лепестках. Кажется, что её тут быть не может, но вот – она есть. Ворины же гвоздики не случайные, не волшебные, а здешние – с этого бугра. Проглядеть их невозможно – они растут букетами. И клонятся в сторону от них и тысячелистник, и старый щавель. Солнце, июль, и воскресенье приближались к зениту. В почти прямом речном углу оказался пляжик размером с лодку. Песок скользил под босыми ногами и температурой своей напоминал только что налитую грелку – правда, обёрнутую полотенцем. С Вориной стороны, мелкая и прозрачная, грелась на нём вода, отставшая от быстрого течения. В ней темнели узкие «черточки», короткие и совсем коротенькие, похожие на тени. Их всё прибавлялось: новые возникали из глубины и замирали у дна. Одним концом, округлым, каждая разворачивалась к берегу, а другим, остреньким, указывала, как стрелкой, на середину реки. Это плотва выбралась на выходной позагорать. У меня был пляжик, а у неё – пляж. А в январе путешествовать не получается. В январе я гуляю по аллее Измайловского парка. Элегантные, чёрно-белые, как дирижёры во фраках, стоят рядами липы с полосами свежего снега вдоль стволов и веток. А под деревьями, под самым верхним, самым прозрачным слоем снежинок проступают бурые чёрточки – семена ясеня. Округлые с одного конца, острые с другого. Смотрю на них и думаю: «Совсем как Ворина плотва!» Вот наступит лето, надо будет Ворю навестить!