Текст:Лебедева Галина. Мой лев (ж. Кукумбер 2010 № 02)

Лебедева Галина — Мой лев

У всех были кошки и собаки, а у меня был лев. Я не помню, откуда он взялся: он был всегда, как мама, бабушка… У него была такая симпатичная, бархатная, горячая морда. Он разрешал над собой издеваться. Может быть, ему это нравилось, и он лениво крутил башкой, если взять его всей пятернёй за нос. Ещё было замечательно сесть на него верхом и, запустив руки по самые локти в его рыжую гриву, ухватиться за уши. Тогда он медленно поднимался и шёл по коридору, и под его горячей шкурой мягко перетекали мощные мышцы. Так он катал меня по всей квартире. Лучше всего нам было зимой. Придёшь с мороза, а лев лежит на журналах у тёплой батареи и чутко дремлет, приоткрывая сощуренный рыжий глаз. Ага! Попался! И начиналась возня. Лев поворачивался на спину и, как гигантский котёнок, извивался и хватал меня лапами за лицо и плечи. Но когда мы шли по городу, никто бы не подумал, что он позволяет так с собой фамильярничать. Мы выходили из дому. Льву полагался намордник. Так надо. Попробуй, объясни всем, что это не простой лев, а лев человечный, и он не кусается. Лев всё понимал и будто пожимал плечами и разводил лапами, дескать, что поделаешь, и, покорно закрыв глаза, совал морду в ременную сбрую. Потом он терпеливо сидел у двери и ждал, когда я запахну пальто. Критически скосив глаз на мои ботинки, он слегка проводил по ним кисточкой своего хвоста, и, потянувшись и зевнув, выходил вслед за мной. Мы шли по нашему переулку. Лев брезгливо отворачивался от встречных собак. Особенно презирал он маленькую курносую сучонку на паучьих лапках, с вечно слезящимися от преданности глазками. На ней всегда, зимой и летом была потёртая стёганая курточка. Иногда нам попадался пудель, «выстриженный под льва». Гладко выбритая спина и пузцо вызывали у льва неудержимый хохот. Прохожие шарахались, думая, что он рычит. У булочной лев останавливался и начинал пристально рассматривать витрину. Он скромно топтался, исподтишка заглядывая мне в лицо. Из кондитерского отдела доносился непреодолимый запах миндальных орешков и халвы. Лев занимал очередь в кассу. Потом, сидя возле столика, на который тётки ставили сумки, он терпеливо ждал, когда продавщица отвесит полкило халвы и триста грамм леденцов. Его толкали, задевали сумками, наступали башмаками на кисточку хвоста. Лев ждал. Под конец он от нетерпения уже переступал лапами и глотал слюнки. И вот наступала долгожданная минута, и лев, закрыв глаза от удовольствия, разевал пасть и захлопывал не раньше, чем в неё пересыплется содержимое двух пакетов. Вот когда особенно не верилось, что лев хищник. Такой удивительный сластена. Затем мы полукруглой лестницей поднимались к метро. Здесь лев останавливался у газетного киоска с таким видом, будто говорил: «Вот видишь, я помню о тебе, покупай свои журналы». И он начинал нервно ходить взад-вперед, садиться, вставать, судорожно зевать с тоскливым подвывом. Он просто терпеть не мог литературу. Он ненавидел газеты, от которых исходил тошнотвотный запах типографской краски. Он никак не мог понять, почему я так усердно обнюхиваю каждую страницу какого-то толстого журнала. И ещё он никак не мог понять, что влечёт меня к серому железному ящику со стеклянной дверью. Там, в его красном нутре, на стене прилепилось какое-то странное животное с хвостом, на котором вместо кисточки висел его чёрненький детёныш. Лев всегда внимательно смотрел, как люди прикладывали его к уху и что-то кричали, а выходя, хлопали дверью. Потом мы молча шли по скверу и спускались на набережную. Там, остановившись у парапета, мы смотрели на воду. Лев стоял рядом, опираясь передними лапами о гранит, он грустно провожал глазами плывущие мимо палочки от эскимо. А когда мне приходилось уезжать ненадолго, лев на прощанье тёрся башкой о моё плечо, чуть не валя меня с ног, и ложился на стопки журналов возле батареи под окном. Я оставляла ему длинную гирлянду сосисок, и она до самого пола свешивалась с крючка, на котором до этого висело моё пальто. А где у нас туалет, лев знал ещё с детства. Возвращаясь домой через несколько дней, я находила на гвозде обрывки верёвочек. А лев всё так же лежал на своём месте, пыльный и слегка похудевший. Но тут он вскакивал, встряхивался, будто вылез из воды, и на минуту пропадал в облаке пыли. Потом он, радостно суетясь, тащил откуда-то мои тапки, полотенце и домашнюю курточку. Вечером, когда уходили друзья и смолкали телефонные звонки, мы лежали врастяжку на ковре, и лев чутко дремал, на всякий случай придерживая меня тяжёлой лапой, чтобы снова куда-нибудь не убежала. К моим друзьям лев относился с добродушной снисходительностью. Встречал их у дверей, давал лапу, а кое-кому позволял трепать себя за ушами. Но однажды ко мне пришёл знаменитый дрессировщик. И лев на него бросился. Он так разнервничался, что дрессировщик схватил стул и выставил его перед собой, как пушку. – Лёвка! Ты что? Назад! – вылетела я из комнаты со щёткой. Лев, дёргая верхней губой и щеря большущие клыки, задом отступал за письменный стол. Хвост его воинственно метался из стороны в сторону. – Вот гад! – сказал дрессировщик, опуская стул. – Он тебя когда-нибудь сожрёт. – Что ты… это же Лёвка, Лёвушка, а не кто-нибудь… Мой друг! – Ха! Он же зверь! – Ну и что?! – Ну и то! Зверь есть зверь! Он любить не может. Вот у нас в цирке тысяча случаев. Всё идёт прекрасно, и вдруг, раз – и отъел голову. А один раз… – Ну, хватит, – я разозлилась не на шутку, – мало ли что, а мой не такой. Он меня любит. – Лю-у-у-би-и-т? Ха-ха-ха! Он просто хорошо устроился. Тепло, светло и сытно. Мясом кормишь?! – Ну, мясом. Он и кислую капусту ест, и морковку, и даже конфеты. – Во! А я про что говорю! Он просто ленивый… Ишь – приспособился! Порядочные львы в цирке работают, а твой к тёпленькому местечку пристроился. – Тише! Он же всё понимает. Конечно же, лев всё понимал. Он чутко поводил ухом и смотрел не мигая в окно. Дрессировщик сидел до ночи. Он протянул ноги под столиком вдоль ковра, и, поглаживая себя по сытому животику волосатой ручищей, говорил авторитетно:

– Ты мне-то, мне поверь. Я на это дело жизнь истратил. Из меня эти звери пять метров кишок вымотали. Чуть не сожрал один такой. Во – палец! Видишь!? Ну!? Половинка осталась, а мог всю руку оттяпать! Плёвое дело. Дрессировщик ушёл, оставив на столе груду окурков и объедков. Лев тихо подошёл ко мне и положил гривастую голову на колени. – Лёва, Лёвушка… Ты не такой? Да? – гладила я его по усам. Лев закрыл глаза и помотал головой. – Ты никогда на меня не бросишься? Лев раздул ноздри и с шумом втянут воздух. Он ничего не ответил. С этого дня он не подходил ко мне первый. Он ждал, когда я подойду. А я стала всё реже его гладить. Нет, не то, чтоб я его боялась, а просто всё-таки иногда вспоминала: «Зверь есть зверь – он любить не умеет». Я проклинала дрессировщика. Я с ним поругалась и вычеркнула его телефон из записной книжки. – Ну Лёвушка, Лёвка! – тормошила я своего льва, запуская руки в его гриву. А лев смотрел на меня, не мигая. О чём он думал? В его глазах была печаль. Он чувствовал… О! Звери тоньше нас, людей, чувствуют… Я боялась, я не верила, я предавала. И лев от меня ушёл. Просто однажды его не стало. Я не заметила, как это случилось. Я пошла одна по нашему переулку, по бульвару, по набережной, и рядом никого не было. Только теперь я начинаю понимать, что это навсегда. Однажды в цирке я увидела льва. Очень похожего на моего. Я пошла потом за кулисы. Мне разрешили подойти к клетке. Но это был другой лев. Он даже не взглянул на меня. В зоопарке тоже был не он. Господи! Все львы так похожи! Я теперь всегда одна. Знакомые мне советуют завести собаку или кошку. Но я не могу. Потому что у меня был лев.