Текст:Заяц Виктор. Зимний вечер (ж. Кукумбер 2004 № 6)

Заяц Виктор — Зимний вечер

Медленно падающий снег в свете фонарей каждую зиму пробуждает во мне одно и то же воспоминание. Оно проявляется внезапно, неизбежное, как приход зимы, и так же внезапно и благополучно исчезает. Мне было четыре года, когда мы с мамой и сестрой поселились у бабушки в Электростали. Я быстро привык к новым условиям, но, в отличие от сестры, не мог сблизиться со своими родственниками. Сестра часто подолгу гостила у бабушки, я не гостил ни разу, и, кроме мамы, никого не признавал, поэтому большую часть времени проводил в одиночестве. От недостатка игрушек и развлечений я постоянно всматривался в окружающий меня мир и восхищался удивительными переменами в природе. Когда ударили морозы, и внезапно выпавший снег запорошил всю Поселковую улицу, я решил, что попал на луну. Сестра вела меня из детского садика домой. Дорога была короткая, но с приходом зимы мы возвращались подолгу. В этот день бушевала метель, а к вечеру всё утихло – нетронутый снег гладко обволакивал пустыри в нашем полудеревенском квартале. Сестра, изображая взрослую, спросила:

– Сегодня не хулиганил? – Нет, – ответил я, – не твоё дело! Накануне произошёл неприятный случай. Не помню, по какой причине, то ли в драке, то ли просто из шалости, я прогрыз одному мальчику цигейковую шапку, прямо на макушке. Мало того, что мне сильно влетело, так ещё пришлось отдать этому мальчику свою новую шапку, а самому ходить в его прогрызенной. Правда, мне её залатали чёрными нитками. – А я умею кошачьи следы делать! – сказала сестра. Она сняла варежку, сложила ладошку уточкой и несколько раз дотронулась до снега. Получились точь-в-точь кошачьи следы. Я тоже снял варежку и тоже попробовал, но у меня вышли только бесформенные ямки. Конечно, у сестры рука была побольше, она уже училась в первом классе. – У тебя ничего не получается, – сказала она. Я оправдывался:

– А это котёнок. – Ну, если котёнок, то да, а так нет. А вот ещё, смотри! Она поставила ноги в первую позицию и стала передвигаться мелкими шажочками. На снегу осталась колея, похожая на след от машины. – Догадался? – Нет, – ответил я. – Это трактор проехал. Разумеется, я тоже принялся оставлять следы от трактора. И на этот раз у меня получилось. Я посмотрел на свою работу и сказал:

– А у меня от танка. – От танка не такие. – Такие! Я по телевизору видел! – Вот какие от танка. И она стала таким же образом оставлять следы ёлочкой. Я долго наблюдал и решил, что да, действительно, именно такие следы танк и оставляет. Наши колеи тянулись до самого дома. Мы оглядывались и радовались:

– Здорово! Каждый день, приходя из садика, мы отмечались у мамы, и она отпускала нас гулять. В этот вечер мамы дома не оказалось. – Раздевайтесь, – сказала бабушка, – и мойте руки. Сестра быстро разделась, а я насупился и замер возле двери. – Чего стоишь? – спросила бабушка. – Я гулять пойду. – А кто это тебя гулять отпускает? – Я маму встречать пойду. – Ну-ка, раздевайся! Мама без тебя дорогу знает! Бабушка двинулась в мою сторону, но я резко отодвинул большую щеколду и выскочил в подъезд. За мной выбежала сестра:

– Витька, быстро иди домой! – Сама иди! – ответил я, стоя на середине лестницы. Лестница была деревянная, во весь пролет, с первого на второй этаж. Вся Поселковая улица была застроена шлаковыми двухэтажными домами без отопления, без газа. Напротив каждого дома были сараи с углём и дровами. Мы, кроме того, держали там кроликов и поросят. У бабушки была дежурная телогрейка и валенки, чтобы бегать в сарай за дровами. Она быстро оделась и вышла на лестницу:

– А ну иди сюда! – Не пойду! – Расскажу матери, такого ремня тебе даст! – Не даст! – Иди сюда! – и бабушка стала спускаться. Я выскочил на улицу и спрятался за ствол тополя. В нашем дворе фонарей не было, они горели с другой стороны дома, прямо против наших окошек. Бабушка вышла на крыльцо и долго всматривалась в темноту:

– Колбян противный! – громко сказала она. – Дундук! Всё матери расскажу! Притаившись, я долго стоял за тополем, боялся, что бабушка спряталась в подъезде и, как только я выйду, она за мной погонится. Но было тихо. Я покинул укрытие и прошёл вдоль дома к пустырю. С этой стороны по тропинке мама всегда возвращалась с работы. На пустыре никого не было. С соседнего дома, где жили татары, ярко светил прожектор. На первом этаже горело окошко, наши соседи, с которыми мы не дружили, ели лапшу со сковородки. Я уже не первый раз заглядывал в их комнату, – на шкафу у соседей стояла большая чёрная статуэтка, изображавшая сталевара. Я очень хотел иметь такую статуэтку и втайне надеялся, что соседи увидят, как я на неё смотрю, и скажут:

– На, мальчик, возьми, нам для тебя не жалко. Но они меня никогда не замечали. Не заметили и на этот раз, поели, погасили свет и удалились, наверное, смотреть телевизор. А я пошел на пустырь. Снял варежку, сложил ладошку уточкой и принялся тыкать ею в снег. Сначала следы не получались, но стоило чуть-чуть разжать пальцы, как след вышел почти натуральный. От восторга я даже тихонько выкрикнул:

– Ленка! Как будто сестра могла меня услышать. Я снял вторую варежку и начал оставлять следы обеими руками. Оставлял и всё время шептал:

– Люди посмотрят и подумают, что здесь кошки бегали. Но, как всегда внезапно, повалил снег, да такой густой, что уже через несколько минут от моих следов ничего не осталось. В какой-то момент я решил идти домой, но подумал о бабушке и расстроился. Я не сомневался, что она теперь всё расскажет маме, и мне обязательно влетит. Особенно огорчало то, что влетит из-за неё. Что она обязательно всё приукрасит, да ещё и приврёт. Бабушка всегда это делала. Мои отношения с ней складывались очень непросто. У бабушки было много внуков, всех она любила, при необходимости шлёпала и иначе как-то наказывала. А меня она могла только не пустить гулять, запретить смотреть телевизор или понапрасну жечь свет, отчего я часто был вынужден сидеть в потёмках и плакать, потому что боялся темноты. Но никогда в жизни она меня пальцем не тронула. Не оттого, что боялась тронуть или жалела, просто я был «чужим». Кроме того, я ужасно ею брезговал, никогда не садился рядом и нарочно старался не замечать. Но по мере моего взросления ситуация менялась. Бабушка старела, всё больше и больше я её жалел, а когда зажил своей семьёй, почувствовал острую необходимость чаще с ней видеться. Постепенно наши отношения стали близкими и трогательными. Отчуждение прошло, обиды забылись. Бабушка за несколько месяцев до смерти перестала кого-либо узнавать. И дети, и внуки, и просто знакомые, все перемешались. Меня она никогда ни с кем не путала. Когда я приходил, к ней возвращалась память. Домой я решил не ходить. Решил дожидаться маму, при этом согревая надежду, что удастся опередить бабушку и смягчить наказание. Сначала я хотел прогуляться за сараи, но там могли оказаться пьяные дядьки. И я пошёл на другую сторону дома, туда, где горели фонари. Вот тут-то первый раз в жизни мне и довелось заметить, как красиво падают снежинки, освещённые фонарём. Если долго смотреть вверх, то кажется, что медленно поднимаешься и, как будто кто-то большой и непонятный тоненькими пальчиками дотрагивается до лица. Я прослеживал весь путь снежинок от фонаря и до земли, потом подставлял под них варежку. За этим занятием бабушка меня и поймала. Тогда она была ещё крепкая. Я молча боролся за свободу, выкручивался изо всех сил, но безуспешно. Бабушка притащила меня домой, ловко раздела и усадила за стол. Готовила она, наверное, неплохо, но я привык только к маминой пище и бабушкину готовку ел через силу. Над столом висели иконы. Я всегда боялся смотреть на образ Богородицы, а в этот раз особенно. Кто-то мне сказал, что, если не буду слушаться, боженька накажет. После этого я видел один и тот же сон, как будто Богородица прямо с иконы строго грозит мне пальцем. – А где мама? – спросил я. Бабушка была на меня сердита и резко ответила:

– Собаки съели! Остальных подробностей этого вечера я не помню. Кроме одной. Было уже совсем поздно, а мама всё не возвращалась. Сестра и бабушка давно спали, я лежал в постели и смотрел в окно. За тюлем ярко горел фонарь, вокруг по-прежнему безмятежно и неслышно пролетали снежинки. Тихо работало радио. Передавали популярную тогда песню «Переходы, перегрузки, долгий путь домой…». Я засыпал и, засыпая, представлял маму, как она едет в автобусе и смотрит в окно, а белый, пушистый снег засыпает переходы и перекрёстки. Вдруг мне привиделись черные собаки с большими, розовыми животами. Собаки сидели за столом и вилками ковырялись в зубах. Я проснулся и услышал скрип ступеней в подъезде. Бабушка, хоть и спала, сразу встала и открыла дверь. Пришла мама, она оставалась на вторую смену, чтобы заработать побольше денежек. Вот и всё. Среди многих других вечеров этого могло и не быть. Ровным счетом он ничего не меняет, обычные, неприметные будни. Я шёл вдоль заснеженной улицы, в голове кружилось: «Переходы, перегрузки…». Глупость? Конечно, глупость… Но иногда так хочется увидеть под фонарным столбом, под снегопадом маленького, удивленного мальчика в прогрызенной цигейковой шапке, залатанной чёрными нитками.