Текст:Москвина Марина. Репетитор (ж. Кукумбер 2002 № 5)

Москвина Марина — Репетитор

Вы не представляете, – сказала Маргарита Лукьяновна моему папе, – какие у вашего сына низкие способности. Он до сих пор не запомнил таблицу умножения, и это мне плевок в душу, что он «чаща» пишет с буквой «я». — Низкие способности, — сказал папа, — это не Андрюхина вина, а Андрюхина беда. — Главное — старание, а не способности, — смягчилась Маргарита Лукьяновна. — И добросовестное отношение. Чтобы он света божьего не видел, понимаете? А то я его оставлю на второй год. Всю дорогу домой папу одолевали чёрные мысли. А тут ещё во дворе стали чистить канализационные люки. Из аварийной машины вышел шофёр и, как бы обращаясь к детям планеты, сказал: — Если хотите здесь работать, плохо учитесь. ВСЕ двоечниками были! — и показал на бригаду в люке. — Любой ценой, — сурово сказал папа, — ты должен из двоечника выйти в удовлетвористы. Тут надо так, — сказал он, — ставить себе задачу, чтобы пупок трещал. А то время — фьють! Смотришь — сил нет, а там и умирать пора. И он стал разучивать со мной таблицу умножения. — Шестью шесть! Девятью четыре! Пятью пять!.. Ух! — погрозил он нашей безмятежно спящей таксе Киту. — Лентяй! Бородавки только растит, ничего не делает. Трижды три! Дважды два!.. Люся! — закричал он маме. — Люся!!! Я не могу решать эти примеры. Я не могу их ни решить, ни запомнить! Чудовищное что-то! Кому это надо?! Только звездочётам! — Может быть, возьмём репетитора? — спрашивает мама. Тут я закричал: — Ни за что! — Держись, Андрюха, — сказал папа. — Надо быть философом и бодро воспринимать всякое событие. Я предлагаю взять репетитором мясника или кассиршу нашего продовольственного магазина. — Но это только по математике, Михаил, — возразила мама, — а по русскому? Как мы одолеем «ча-ща»? — Ты права, — согласился папа. — Тут нужен широко образованный человек. Решили посоветоваться с Маргаритой Лукьяновной. — Есть у меня на примете, — сказала Маргарита Лукьяновна, — один, Владимир Иосифович. ГРАМОТНЫЙ педагог, у него все двоечники по струнке ходят. Разные люди пахнут по-разному. Кто-то морковкой пахнет, другой помидорчиком, третий черепашкой. Владимир Иосифович не пах ничем. Вечно он ходил озабоченный, и у него никогда не бывало блаженного выражения лица. К тому же он сильно пёкся о своём здоровье. Каждое утро пять минут он лежал в ледяной ванне, и, когда меня привели к нему под конвоем, Владимир Иосифович протянул мне свою ледяную руку помощи. – Сколько ног у трёх кошек? — спросил он у меня с порога. — Десять! — сказал я, помня завет Маргариты Лукьяновны: «Ответ пауза не украшает». — Маловато, – уныло произнёс Владимир Иосифович. — Одиннадцать, — предположил я. Вид у Владимира Иосифовича стал такой озабоченный, что, если б его сейчас кто-нибудь проглотил, он бы этого даже не заметил. — Прошу вас пить чай, — сказал он. На кухне в целлофановом пакете он хранил приправу. Там перец, аджика, разные сухие травки — такая жёлто-оранжевая смесь. Он щедро ею посыпал бутерброды — мне и маме. — Мальчик запущенный, но не пропащий, — сказал Владимир Иосифович. — Надо им заняться всерьёз, пока он мягкий как воск. Потом затвердеет, и будет поздно. Мама с благодарностью пожала ему руку — так, что он присел. Приятно всё-таки, что твой единственный сын в свои неполные десять лет НЕ ЗАТВЕРДЕЛ. — Кем хочешь быть? — спросил Владимир Иосифович, сохраняя паучью серьёзность. Я не ответил. Не стал ему говорить, что я бы не хотел быть ни камнем, ни дубом, ни небом, ни снегом, ни воробьём, ни козлом, ни Маргаритой Лукьяновной, ни Владимиром Иосифовичем. Только собой! Хотя я не понимаю, ПОЧЕМУ я такой, какой я. — Андрей, — говорил мне Владимир Иосифович, — я человек прямолинейный. Как пишется «ча-ща»? И сколько будет шесть умножить на восемь? Ты должен ПОЛЮБИТЬ эти слова: «гнать», «терпеть», «ненавидеть», «зависеть». Только тогда ты научишься ВЕРНО ИЗМЕНЯТЬ их по лицам и числам!.. А я отвечал:

— Давайте посвистим. Вы можете свистеть космическим свистом? Как будто не вы, а кто-то свистит вам из космоса? — Андрей, Андрей, — звал меня Владимир Иосифович, — у тебя с каллиграфией не всё в порядке. Все буквы вкривь и вкось… А я отвечал:

— Старина Билл, когда ты ешь печенье, у тебя совсем исчезает шея, особенно сзади. — Я буду фиксировать все твои минусы поведения, — говорил Владимир Иосифович. — А станешь делать успехи, я награжу тебя памятным подарком. А я отвечал:

— У меня песни хорошо идут. Какая-то мелодия нагрянет, и слова сыпятся, как горох. Слушайте мою песню, Владимир Иосифович. «Шмакозявки»… Шмакозявки удалые!

Шмакозявки полевые!

Шмакозявки, ройте норки,

Шмакозявки, жуйте корки!.. Хотите ещё? Мне это нетрудно… — Ой, не надо! — говорил Владимир Иосифович. — А можно, я уйду сегодня пораньше? — У тебя что, очень важное дело? — Да. — Какое? — Пока ещё не знаю. — У меня такое чувство, — говорил Владимир Иосифович, — как будто я тащу из болота бегемота. Это уму непостижимо, — говорил он, — что существуют люди, которым не интересно правописание безударных гласных!.. А у меня зуб начал сильно расти! То там был признак застоя, а теперь он стал сильно расти! И я прямо чувствую, как у меня волосы на голове растут! Почему человек всё время должен быть в брюках или стоять на двух ногах?!! — Ты весь ушёл в себя, — тряс меня за плечо Владимир Иосифович. — Сам процесс вычисления стал для тебя тайной. Проверь, как ты написал слово «тётя»! — «Цёца»… — Ты очень невнимательный! — говорил Владимир Иосифович. А сам даже не заметил, что у него прямо перед окном вбили в землю щит «Уязвимые места танка». Там был изображён танк в разрезе в натуральную величину, и стрелочками указаны его слабые места. Мы сидели у раскрытого окна, и я спросил:

— Отгадайте, что у вас нового? — Где? — Во дворе. — Ничего, — ответил Владимир Иосифович. И мы, как обычно, отправились на кухню поесть бутербродов с приправой. Это были редкие минуты, когда мы полностью понимали друг друга. Только за едой я не засыпал, когда его видел. А он не предлагал мне пересмотреть всю мою жизнь, для того чтобы выучить таблицу умножения. Мы молча жевали приправу, принюхиваясь к южным травам, тоскуя о море, и, как говорится, «всеми фибрами своего чемодана» оба ощущали, как хорошо иной раз полодырничать. Вдруг я заметил, что наша приправа уже не оранжевая, а серая, и поделился с Владимиром Иосифовичем своим наблюдением. — Видно, она отсырела, — сказал он и высыпал её на стол посушить. А она как пошла расползаться! Он её — в кучку, в кучку! А она — вж-ж-ж! — во все стороны. Я кричу:

— Владимир Иосифович, у вас есть микроскоп? Он говорит:

— Нету. — Как это в доме, — кричу я ему, — не иметь микроскопа?! – Зачем он мне? — спрашивает. Вместо ответа я вынул из кармана лупу – у меня ключи от квартиры и от почтового ящика прикреплены к лупе — и взглянул на приправу. Это была кишащая масса каких-то невиданных прозрачных существ. Причём у каждого — пара клешней, шесть пар ног — волосатых — и усы!!! – Мамочки родные… — сказал Владимир Иосифович. — Мамочки мои родные!.. С ним просто ужас что творилось. Жизнь микромира поразила его в самое сердце. Он стоял, вытаращив глаза с белыми ресницами, растерянный, как танк в разрезе… — Андрей! — сказал он, когда я пришёл к нему в следующий раз. Он лежал на полу, такой задумчивый, в одних трусах. — Что ты мне посоветуешь вначале купить — микроскоп или телескоп?.. Он разучил мою последнюю песню «Стучат пружины за окном, чаёк попахивает салом» и распевал её с утра пораньше, устроившись на подоконнике и свесив ноги во двор. Когда я уходил, он говорил мне:

— В другой раз не опаздывай, Андрюха! Если я уж жду тебя, так уж жду!!! А как-то однажды он вдруг помрачнел и спросил:

— Андрей, мы не умрём? — Нет, — ответил я, — никогда! Больше я его не видел. Он оставил наши места. Случилось это так. Рано утром я забежал к нему перед школой, звонил-звонил — не открывает. А соседка выглянула и говорит:

— Нет его, не звони. Ушёл наш Иосич. — Как ушёл? — спрашиваю. — Босиком. И с котомкой. — Куда? — По Руси. Дул настоящий такой весенний ветер. Я бегом в школу. А там на доске прикноплен плакат: «Граждане! В вашем классе учится удивительный мальчик. Он «ча-ща» пишет через «я». Другого такого замечательного в целом мире не найти! Давайте все брать с него пример!» И подпись: «В. И. Лепин». В тот день я выучил всю таблицу умножения. До позднего вечера я, как зверь, умножал и делил многозначные числа. Я целую тетрадь исписал словами: «час», «чаща», «площадь», «щастье»!.. Я получил все-все тройки и с блеском перешёл в четвёртый класс. — Только не надо меня поздравлять, — говорил я своим. — Не надо, не надо, подумаешь, какое дело… Но они поздравляли, обнимались, плакали и смеялись, пели и дарили подарки. Жалко, Владимир Иосифович не видел меня в этот торжественный момент! А что я мог дать ему, кроме того, чтобы позвать в дали?