Текст:Румарчук Лариса. Сюрприз (ж. Кукумбер 2004 № 1)
Румарчук Лариса — Сюрприз
– Поди-ка сюда, – поманила меня Эльза. Вид у неё был заговорщицкий. Я сейчас же побросала свои книжки и вприпрыжку помчалась к ней. Эльза ухватила меня за руку и потащила за собой. Мы быстро прошмыгнули темный коридор и влетели в её комнату. Здесь Эльза отпустила мою руку и взглянула на меня внимательно, словно соображала, можно ли мне доверить что-то важное. Я навострилась. При этом я изо всех сил пыталась придать себе такой вид, чтобы Эльза не сомневалась, что можно. Оглядев меня с ног до головы, Эльза неожиданно выпалила:
– Хочешь сюрприз?! Сюрприз! Сердце во мне подпрыгнуло мячиком. Тем самым, который превосходно надут и подскакивает выше головы. Сюрприз! Ведь это могло быть и граненое стеклянное яичко, зеленое или красное, и клоун из пластилина, и розовый елочный шарик, покрытый сверху чем-то вроде инея, и растрепанная книжка, и осколок стеклышка от чайного сервиза, и белая круглая бусинка, выловленная со дна самого океана, и пестрый, ни с чем не сравнимый фантик из-под конфеты, смятый на сгибах, который в тысячу раз лучше самой конфеты, и потускневший значок с непонятными, но завлекательными буквами ДОСААФ, и, наконец, страшно подумать, это мог быть даже щенок, живой щенок, о котором я мечтала всю жизнь. Что из того, что его пока не видно и не слышно. Все равно ещё не всё потеряно. Может быть, Эльза спрятала его в шкаф. Наверное, он уснул там и потому не лает. А вдруг он задохнётся? Мой щенок, толстый и ласковый. Эта мысль так испугала меня, что я закричала, не помня себя от страха:
– Эльза, открой скорее шкаф, ведь он задохнётся. – Кто задохнётся? – непритворно удивилась Эльза. – Как кто? Щенок! – не выдержала я. Эльза ещё больше удивилась:
– Ты что, того? – И она выразительно покрутила пальцем около виска. Я смутилась. Не очень-то приятно, когда с тобой так разговаривают. И потом, выходит, щенка-то и нет. Но в ту же минуту меня пронзила догадка: да Эльза же притворяется, просто я слишком быстро сообразила, в чём заключается её сюрприз, вот она и недовольна. Надо сделать вид, будто я ничего не понимаю. – Эльза… – недоуменно начала я. Но Эльза уже не слушала. Она подвела меня к печке, большой побеленной печке, от которой исходило несильное, ровное тепло: наверное, утром перед работой мать Эльзы истопила её. «Неужели щенок в печке?» – удивилась я, но ничего не сказала. Тем временем Эльза протянула длинные, смуглые руки и быстрым движением фокусника распахнула створки печи. Замирая от нахлынувшей радости, я сунула нос в печку. Но… она была совершенно пуста. Гранёный шарик, осколок стеклышка, бусина и, наконец, щенок – всё это каруселью прокрутилось у меня перед глазами. Я почувствовала себя обманутой, жестоко и несправедливо, да ещё кем, Эльзой, моей старшей подругой, которую я так любила. – Но там же ничего нет! – вскричала я дрожащим голосом. Послышался тихий, вкрадчивый смех Эльзы, и столько ласки было в этом тихом смехе, что во мне снова возликовала надежда. – Закрой глаза, вот так, не подглядывай, – медленно и торжественно голосом феи из сказки проговорила, как пропела, Эльза и скороговоркой строго добавила: – Не то волшебства не будет. Я мгновенно зажмурилась. Чтобы нечаянно не подглядеть, я так сжала веки, что глазам стало больно. В моей мурашковой, шевелящейся, радужной темноте раздался осторожный скрип двери: я догадалась, что это Эльза вышла из комнаты. Прошла минута, другая… Мне казалось, что минула целая вечность. А Эльза всё не возвращалась. В моем напряженном мозгу усиленные темнотой, бились дневные звуки: тиканье часов, словно бой колокола, бормотание радио, крики ребят во дворе. Перед моими добросовестно зажмуренными глазами клубилась темнота, словно состоящая из множества шевелящихся змей. И вдруг мне стало страшно. Показалось, что кто-то когтистый и обросший сейчас подкрадывается ко мне. А я не вижу его и не могу защититься. А вдруг так останется навсегда, неожиданно подумала я, вдруг веки у меня так слиплись, что я не смогу их разодрать. И что же? Тогда, значит, эта темнота, эти шевелящиеся змеи перед глазами навечно, навсегда. Выходит, я не увижу больше ни нашего двора, залитого солнцем, ни мыльных пузырей, которые я так любила пускать через соломинку, ни белой стены молочной фабрики, на которой я рисовала углем пресмешные рожицы, ни вывески «Улица Зенцова» на той же стене фабрики, ни номера 27 на углу нашего дома. А как же тогда я смогу находить свою улицу и дом? Выходит, мне нужно будет ходить с поводырём. Но ведь у меня нет поводыря!.. А щенок? Как же я сразу не подумала? Сюрприз, обещанный Эльзой, вполне может оказаться щенком, тем более что теперь он мне просто необходим. И я уже совсем было собралась приоткрыть глаз, только один, только самый краешек, чтобы удостовериться, что в печке лежит щенок. Но тут вовремя вспомнила наказ Эльзы: «Не подглядывать, а то волшебства не будет». А Эльзы всё нет. И тогда, от бездействия, что ли, мне приходит в голову совсем странная, совсем непонятная мысль: вот я сейчас стою и жду волшебства, и эти секунды никогда больше не повторятся. Будут другие, а за ними ещё другие – и так без конца. Если вдуматься, что такое время? Это секунды. А что такое секунда? Это один миг. Казалось бы, что он значит? Но с каждым мигом я буду становиться все старше, пока не стану такой, как мама, а потом как бабушка. Жизнь состоит из мигов, как песочница из песка, как сугроб из снежинок. И сугроб растает, и песок исчезнет неизвестно куда: вон у нас во дворе не успевают привозить. Только прикатят тачку, а через несколько дней смотришь – его и нет, и неизвестно, куда девался. Выходит, миг – всё равно что мыльный пузырь. Только залюбуешься, а его уже и нет – лопнул… Впервые в жизни мир показался мне непрочным, несправедливым, устроенным не раз и навсегда, а тяп– ляп, как говорила моя бабушка, когда я делала что-нибудь как попало. И такая тоска овладела мной, что захотелось опуститься на пол, привалиться спиной к теплому боку печки, да так и сидеть до самой смерти. И тут раздался торжествующий голос Эльзы:
– Можно! Смотри! Я вздрогнула и открыла глаза. Передо мной на чёрной чугунной плите, ещё совсем недавно пустой, стояла большая тарелка манной каши. Это была на вид обыкновенная манная каша, которую мне навязывали каждое утро. И ложка, утонувшая в этом белом крупитчатом месиве, была испачкана у черенка чуть затвердевшей кашей, что всегда отбивало у меня аппетит. Комок обиды застрял у меня в горле. Я перевела глаза на Эльзу. Но, странно, никакой насмешки не выражало её лицо. Наоборот, оно сияло торжествующей добротой. И тогда, медленно соображая, я вдруг задумалась над тем, что ведь три или пять минут назад в печке ничего не было, а Эльза выходила из комнаты: я сама слышала скрип двери и её шаги. Так значит, значит… Выходит, кто-то опустил тарелку в дымоходную трубу? Но кто же, кто? Неужели маленькая пастушка из сказки Андерсена? Но в ту же секунду меня пронзило другое, ещё более ошеломляющее открытие: никто её сюда не клал. И пастушка тут не при чем. Просто она сама слетела с неба. Ведь говорят же – манна с неба. А я ещё не верила, ещё сомневалась, даже насмехалась над бабушкой. Так вот, оказывается, как выглядит манна с неба! Эльза ликовала. Её смуглое лицо, узкие блестящие глаза, её волосы, закручивающиеся в тугие, пружинистые кольца, – всё словно плясало от радости. Она сказала, что я должна съесть всю тарелку, и тогда волшебство проникнет в меня, и я стану вроде как волшебница. И я съела всё, до мельчайшей крупицы.