Текст:Минаев Борис. Дядины погоны (ж. Кукумбер 2009 № 09)

Материал из Буквицы
Версия от 10:53, 20 июля 2018; Karaby (обсуждение | вклад)
(разн.) ← Предыдущая версия | Текущая версия (разн.) | Следующая версия → (разн.)
Перейти к навигации Перейти к поиску

Минаев Борис — Дядины погоны

К нам в гости опять приехал дядя Матвей, мамин брат. Пока он обнимался с мамой, раскладывая вещи, я всё ходил вокруг и заглядывал ему в лицо, стараясь угадать – что будет, куда дядя Матвей позовёт меня и что подарит. Но он только подмигивал и ничего не говорил. От волнения я начинал глубоко и часто дышать. …Вообще с дядей Матвеем у меня были связаны самые разные воспоминания. И хорошие, и плохие. Хорошие – потому что дядя Матвей был шумный, весёлый человек. Плохие – потому что любил «подначивать», а я этого не любил, даже боялся. – Не обращай внимания. Улыбайся и молчи, – учила меня мама. Но у меня никак не получалось выполнить её совет. …В тот вечер я принёс дяде Матвею шахматную доску и погромыхал перед его носом. – Ага! – весело крикнул он. – Заматовать хочешь дядьку? Я молча положил доску на диван и стал доставать фигуры. Папа одобрительно смотрел сбоку. Дядя Матвей придвинул к краю доски большой живот и гулко прокашлялся. …Каждая партия кончалась неожиданно быстро. Дядя Матвей ловко переставлял фигуры, и они легко и весело окружали моего короля-тугодума. После каждой партии дядя Матвей одинаковым голосом спрашивал меня:

– Ещё? Заматовать хочешь дядьку? Ух ты какой!.. Вдруг я почувствовал набухающий в горле плотный ком. Стало душно. Я вышел на кухню и заплакал. Мама сказала дяде Матвею – я услышал её громкий шепот:

– Связался с ребенком, шахматист! Проиграй хоть одну! И дядя Матвей крикнул уже другим – недовольным и виноватым голосом:

– Эй, гроссмейстер, иди отыгрывайся! Я помотал головой, хотя никто этого не видел. Нет. Хватит. …Это было давно. А теперь я сидел в большой комнате и ждал. Теперь лето. Может, мы пойдём на футбол. Может, в зоопарк. А если дядя опять начнёт подначивать? Главное – не поддаваться. Улыбаться и молчать. Дядя вышел из кухни, вытер рот большим платком и полез в чемодан. Я даже вспотел от волнения. Вдруг у него в руках оказался маленький бумажный сверток. Главное, подумал я быстро, не расстраиваться. Может, ерунда какая-то. Он стоял и хитро разглядывал меня маленькими весёлыми глазками. – Хочешь в армии служить? – спросил он неожиданно. Из кухни вышла мама и, улыбаясь, прислонилась к дверям. Я молчал. И тоже старался улыбнуться. – Не хочешь? – притворно удивился дядя Матвей. – Инженером хочешь? Как папка? Жаль… Он стал медленно разворачивать сверток. Меня сорвало с дивана, и я прижался к круглому животу дяди Матвея. – Спасибо! – крикнул я. – Спасибо большое! Очень большое! Быстро наступил вечер. Я сидел у себя в комнате и рассматривал дядины погоны. Это были настоящие офицерские погоны с тремя маленькими звёздочками. Зашла мама и велела ложиться спать. Я сунул погоны под подушку и стал медленно снимать рубашку. Взрослые о чём-то разговаривали. Я решил прислушаться, как всегда, но не мог, хотелось скорей лечь и нащупать рукой холодные колючие звёздочки. – Ну что, Матвей, слышно? Не будет с Америкой войны? – спросила мать тихо. – Не будет, не будет, – так же тихо, как будто бы сонно и даже равнодушно ответил дядя Матвей. – Чуть что, соседки бегут крупу покупать. Не знаешь, что и думать, – вздохнула мама. «Причем тут крупа?» – недовольно подумал я и закрыл глаза. Всё! Кончена прошлая жизнь! Кончены игры в солдатиков и мишек! Дядя Матвей прав – я стану офицером. Когда вырасту. Когда вырасту… Что-то тупое и безнадежное было в этих словах. Нет! Я стану офицером не когда-нибудь, а сейчас. Я сел на постели и одними губами произнёс:

– Клянусь быть настоящим офицером! И снова бухнулся на подушку. …Вот я иду по улице. Никто не знает, что этот мальчик – офицер невидимого фронта. Что он точно выполняет приказы невидимого командования. …Проехала иностранная машина. На секунду обернулся водитель в чёрных очках. Гад! Думает, если в очках, я ни о чём не догадываюсь. Иду дальше. Пусть проедет хоть сто иностранных машин. Голыми руками меня не возьмёшь. Я здесь все дворы знаю. Слежка за врагом. Вот этот, в шляпе. Эх, прижать бы тебе браунинг к пузу, спросить спокойно: «Служил у фрицев?» Но нельзя. Мирное время. А вот из этого окна, если установить пулемёт, вся улица будет простреливаться. Попробуйте, подойдите! Странная фантазия овладела мной. Вдали тонко и тревожно запела труба. Часто и глубоко дыша, я глядел в одну чёрную, мёртвую точку пространства. …Наутро я встал поздно, разбитый и усталый. И сразу крикнул маме:

– Ма, где моя военная рубашка? – Может, умоешься сначала? – язвительно спросила она. Я зашёл в ванную и включил воду, постоял просто так, глядя в зеркало. «Ничего не будет. Я всё придумал», – отчетливо подумал я. Во рту стало кисло от этой мысли. – Ты нашла рубашку? – спросил я, выйдя из ванной. – Да что с тобой сегодня! – она грохнула на плиту сковородку. – Все его ждут, сидят голодные, а у него одни рубашки на уме. В голосе мамы была какая-то растерянность. – На! – она порылась в шкафу и кинула оттуда мою старую зелёную рубашку. Я закрыл за собой дверь, лихорадочно переоделся и приложил погоны к плечам. Погоны были велики. Непоправимо, немыслимо велики. – Мама! – заорал я. Она испуганно вбежала в комнату. – Что с тобой? – крикнула мама. – Пришей! Пожалуйста! Погоны! – медленно и четко выговаривая слова, произнёс я. Видно, было в моём голосе что-то военное. Мама сразу послушалась. Она села на кровать и пятью грубыми стежками прикрепила погоны. – На, носи! – сказала она. Погоны косо свисали, как крылышки дохлой курицы. Я упрямо натянул рубашку и посмотрелся в зеркало. – А ты обрежь, – тихо сказал кто-то. Я обернулся. На пороге стоял дядя Матвей и улыбался. Картон оказался плотный, грубый, ножницам он не поддавался. На пальцах сразу выступили ярко-красные рубцы. Зажмуриваясь от боли, пыхтя и нажимая изо всех сил, я резал погоны. Раз! И лопнула первая блестящая нитка. Раз! И лопнула вторая. Под расползающейся материей выступил серый рыхлый картон. Одна за другой рвались нитки. Обрезки картона выпирали из-под рваного материала. В доме стоял горький, противный запах яичницы. На кухне громко орало радио. Я с наслаждением докромсал погоны и пошёл на кухню. Там стоял дядя Матвей в парадной майорской форме. – Я в парк Горького иду! – весело сказал он. – На чёртовом колесе катался? Я сунул обрезки в помойное ведро и посмотрел ему в глаза. А потом постарался улыбнуться. Как учила меня мама.